Петр Шелест - Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС

Состоялся у меня крупный разговор со Щербицким, все, что я знал о его «действиях» в отношении меня, я ему высказал в глаза. Что он неискренний, опасный человек, большой карьерист и подхалим, что я плохо знал его и некоторых людей из близкого окружения, много доверялся им. И все же большинство работников честных, искренних, добросовестных, но им трудно будет работать с этим продажным подхалимом.

23 маяв воскресенье утром мне на дачу позвонил Лутак и сообщил, что из Москвы звонил Суслов и сообщил, чтобы я сегодня же вылетел в Москву. Я ответил Лутаку, что у меня есть телефон и что если я нужен Суслову так срочно, то пусть он мне позвонит.

Через некоторое время позвонил мне Суслов и довольно сухим, официальным тоном предложил мне прибыть в Москву. Причем категорически настаивал на этом, подтверждая, что в Москве много работы в связи с приездом Никсона и что меня там «все» ждут. Я ответил Суслову, что немедленно прибыть не могу по состоянию здоровья. Да и Пленум ЦК КПУ назначен на 25 мая, хочу побыть на пленуме, по-человечески проститься с теми, с кем мне пришлось работать на Украине не один десяток лет. Ведь я только первым секретарем ЦК КПУ проработал около десяти лет. Суслов мне ответил: «Пленум откладывается, а вы должны быть в Москве». И тут же добавил: «Иначе будет плохо». Я уже не мог этого выдержать и сказал ему: «Тов. Суслов, вы меня не пугайте, ничего я не боюсь, хуже и страшнее не будет, чем то, что вы со мной сделали». После такого ответа Суслов притих. Я Суслову сказал, что самолетом лететь не могу по состоянию здоровья, а поездом тоже не могу выехать «немедленно», ибо у меня есть еще свои дела. На этом разговор и был закончен. Но из этих разговоров я понял, что происходит какое-то маневрирование временем. Очевидно, до них дошло настроение и высказывания среди членов ЦК КПУ и партийного актива по поводу моего такого «выдвижения» и использования кадров. Вот они и решили «сманеврировать»: отложить Пленум ЦК и провести его в мое отсутствие. Все это выглядело несолидно, глупо, трусливо, по-воровски. Как будто бы я мог предпринять что-либо другое, чем решение политбюро ЦК КПСС. Ведь я не один десяток лет в партии, да и «порядки» наши знаю хорошо. Тяжелый осадок остался от разговора с Сусловым. Я-то хорошо понимал, что звонок ко мне Суслова и его разговор в таком тоне со мной — это не самоинициатива его, я ведь его «храбрость» хорошо знаю. И тем более я еще больше стал убеждаться, что Брежнев поступил со мной не по-партийному, грубо, оскорбительно, нетактично, фарисейски. Его «клятва» в дружбе — это просто прием мелкого человека, прикрытие лицемерия и трусости. Ну что ж, будем ждать (если вообще выдержу), что будет дальше.

Я собрал весь аппарат ЦК КПУ. С ним сердечно, тепло, искренне простился. И со стороны аппарата чувствовал я теплоту, уважение, но вместе с этим какое-то замешательство, смущение и недоумение: что же случилось? Поблагодарил всех за совместную работу, попросил прощения за то, что, может быть, кого когда чем обидел. Сказал, что работали мы хорошо, дружно, пожелал успехов и слаженной работы, здоровья и благополучия каждому из них. Высказал сожаление, что уезжаю до Пленума ЦК КПУ, но так складываются обстоятельства. Многие просто прослезились, пожелали мне успехов, здоровья, просили не забывать их совместной работы. А разве это возможно забыть? На встрече с аппаратом присутствовали и те, которые будут радоваться случившемуся.

Вечер 23 мая. Надо было решать судьбу своих помощников, близких людей. Они все тяжело переживают мой уход. Он затрагивает большой круг людей. Все это воспринимается с большой болезненностью, очень жалко всего. Но будем надеяться, что все обустроится: ведь нет у человека безвыходного положения, если он этого хочет.

24 мая.Члены политбюро ЦК КПУ хотят мне устроить прощальный обед, а он мне хуже горькой редьки. Знаю, что среди этих «деятелей» немало подлецов, и смотреть мне на них противно. Обед все же состоялся, но разговора откровенного не было. Все замкнуто, натянуто. Хотя и поднимали тосты за здоровье мое и успехи в «новой работе», и большинство это делало искренне, а кое-кто и лицемерил.

Сегодня вечером поездом с Ириной выезжаю в Москву. Со мной едет помощник Пахаренко, обслуживающий персонал, «личная» охрана. На душе неимоверная тоска, грусть, обида. Чем все это может кончиться, трудно даже сейчас предположить. На вокзал приехали проводить меня все члены политбюро ЦК КПУ и, как обычно, «официальные» лица. В прощальных речах была какая-то скованность. Простились холодно. Не успел поезд, который меня везет в Москву, выйти за стрелки и семафор, как последовал звонок в Москву, что я уехал. От Суслова последовало указание: «Завтра, 25 мая, утром провести Пленум ЦК КПУ. Первым секретарем избрать Щербицкого. От ЦК КПСС никого на пленуме не будет». Всю ночь был аврал — звонили, разыскивали членов ЦК КПУ, свозили их самолетами, автомашинами. Очевидцы и участники говорили, что все это походило на «мобилизацию военного времени», причем не на планомерную, организованную, а на растерянную и перепуганную. В 10 часов утра провели пленум, я еще, по существу, не успел оглядеться в Москве.

25 мая.Итак, я прибыл в Москву. (Ровно тридцать лет тому назад, в мае 1942 года, я из Челябинска прибыл в Москву для работы в аппарате ЦК ВКП(б). В Москве квартиры нет, определили на дачу, а дача — это захолустье, какая-то времянка: «поднимают» настроение.

В этот же день был в ЦК КПСС. С Брежневым не встретился: он готовится к предстоящей встрече с Никсоном. Была встреча с Кириленко и Сусловым, но разговора не получилось, так, общеизвестные, ничего не значащие «изречения». Чувствуется какая-то неловкость и неуверенность у них обоих. Я с ними заговорил, что, мол, получилось нехорошо: сегодня состоялся Пленум ЦК КПУ, можно было бы побыть мне на нем, проститься с товарищами. Все же в общей сложности в ЦК проработал более десяти лет. Но пусть то, что я не был на пленуме, будет на совести некоторых. Суслов как-то иезуитски, лицемерно, но все же смущенно и в некотором замешательстве сказал, что-де он ничего не знает о пленуме. Но тут же спохватился и «пожалел» меня: «Может быть, и лучше, Петр Ефимович, что вас не было на пленуме, меньше травм».

Но конечно же не этим руководствовались Брежнев и Суслов, когда меня, по существу, устранили от участия в работе пленума, — был страх. От этого разговора у меня остался неприятный осадок.

Того же дня был в Совмине. Управделами Смиртюков и начальник ХОЗУ Леонтьев показали мне мой кабинет, приемную, секретариат — все обставлено неплохо. Разговаривал с Мазуровым К. Т. В общих чертах он ознакомил меня с объемом работы, условиями и спецификой. Тут же откровенно сказал: «Петр Ефимович, тебе трудно будет привыкнуть, я вот уже здесь четвертый год, а привыкнуть никак не могу». Называется «поддержал».