Петр Шелест - Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС

У каждого времени свои приметы. Вот, например, в тридцать третьем году у меня родился первый сын Борис. Метрическая запись интересная у моего сына: где родился — на заводе. А почему так? Потому что завод огромный, 35 тысяч рабочих тогда уже работало. Этот завод в Харькове. Весь поселок заводского типа. На заводе советская власть своя, вот и пишут: где родился, где женился? — На заводе, на заводе…

Удивительный у нас народ. В сорок первом году это было, когда уже война началась. Приехала группа молодых ученых. Это были одногодки мои, закончившие физические, химические институты. А тогда уже начали сооружать оборонительные рубежи, копать рвы противотанковые, окопы, дзоты и т. д. — и все это делали тысячи человек. Труд неимоверный! А начали уже бомбить Харьков. Страшно бомбили! Ну пришли эти ребята ко мне и говорят: «Петр Ефимович! У нас есть идея». — «Какая?» — «Нет взрывчатки, чтобы рыть рвы. А если бы заложили взрывчатку, взорвали, оставалось бы только расчистить». — «Но и у нас нет взрывчатки. Где я вам возьму?» — «У нас есть предложение, как организовать производство взрывчатки». — «Где?» — «На заводе шампанских вин». — «Давайте поедем туда». Поехали туда с ребятами, директору завода рассказали. Тут уже не до шампанских вин. И мы сделали первую партию — 100 кг взрывчатки! За неделю все это сделали. И поехал я с ними на полигон, испытали. Идеально! Как заложили, взорвали — такая канава образовалась! Расчистить, и все. Вот такое «шампанское» пришлось мне с друзьями производить…

Я часто возвращаюсь мысленно к событиям шестьдесят четвертого года, когда Никиту Сергеевича устранили, причем недостойным образом. Хотя и я причастен к этому, я каюсь. Каюсь, но эта боль меня не оставляет, хотя главными заговорщиками были Брежнев и Подгорный.

Думаю, читатель разобрался в муках моей памяти. Но оценку событиям, своей роли в них хотел бы еще раз высказать.

Это мне запомнилось на всю жизнь. На Президиуме ЦК перед октябрьским пленумом Никита Сергеевич Хрущев сказал: «Я вижу, что все подготовлено. Я бороться с вами не собираюсь. Вы мои единомышленники. Если вы так ставите вопрос, я готов уйти. Но я не буду писать заявление. Напишите заявление — я подпишу».

Он сам даже заявление не писал. Кто писал заявление, я не знаю, не помню просто. Он подписал.

Потом говорит: «Вы мне разрешите сказать пару слов на пленуме?» Все буквально ошалели. Если Никита Сергеевич на пленуме скажет «пару слов», он может пленум повернуть! Ведь что скажет — никто не знал.

Брежнев ответил: «Нет». Суслов просто закричал: «Нет!» А у Никиты Сергеевича на глазах слезы появились. Потекли слезы, понимаете? Вот бывает так, когда человек не плачет, а текут слезы. Бывает… Этого нельзя забыть.

Никита Сергеевич Хрущев достойно себя держал. Очень достойно.

Что это было? Я считаю, что это был заговор. Почему? Да какая же это демократия, когда первый секретарь ЦК жив-здоров и не знает, что собирают пленум? Ведь без его ведома собрали пленум! Это уже заговор. За спиной. Самый настоящий политический заговор. Но провели его через пленум — «демократию» продемонстрировали. Но это самый настоящий заговор. И я, значит, тоже заговорщик…

Он даже не знал, что членов ЦК уже собрали на пленум. Он и не знал, что будет пленум! Ему об этом сказали только в тот вечер, когда на 18 часов назначили пленум… Узнав об этом, он сказал: «Я на пленум не пойду — решайте без меня». Его начали просить: «Никита Сергеевич, ну надо!»

Я бы на его месте не пошел. Видно, он был уже раздавлен. Он очень добропорядочный человек был. Когда меня освобождали по моему заявлению, я не пошел на пленум.

Хорошо помню Хрущева в президиуме, за столом. На него жалко было смотреть. Жалко! А как только решили вопрос — он ушел. Уехал.

Он не прощался с членами президиума. Уехал сразу и больше не появился. Говорят о том, что якобы он подошел к каждому члену президиума, попрощался, сказал несколько теплых слов и т. д. Нет. Он несколько слов сказал на президиуме. И все. Чтоб прощаться с каждым — этого не было.

Была ли альтернатива Брежневу? Ситуация была такая: два человека было. Вначале говорили о Подгорном и Косыгине. Но Косыгин сразу отказался, сказал, что он не партийный работник и после Никиты Сергеевича не сможет… И Подгорный тоже сказал, что после Никиты Сергеевича садиться на его место не имеет морального права.

О Брежневе и речи не было. Его Подгорный назвал…

Как я уходил на пенсию? Поработал я год почти в Москве заместителем председателя Совета министров СССР. Началось гонение на моих сыновей.

Мой сын старший, Борис, был полковником, начальником военной кафедры в институте инженеров ГВФ — так его из Киева послали в Ворошиловград начальником отряда дальней авиации, чтобы убрать из Киева.

Младший сын, Виталий, доктор физико-математических наук, член-корреспондент Академии наук Украины, был заместителем директора Института теоретической физики. А директором был Боголюбов Николай Николаевич, известный ученый. Он в Москве жил, но числился директором в Киеве, а мой младший сын там вел все хозяйство. И вот начали подкапываться, почему он там вместо директора. А директора назначала Москва: ведь институт Москве подчинялся! Начали его преследовать за «излишества» при строительстве института. Но он и не корректировал эти «излишества», а выполнял указания из центра. Вот такие дела пошли. Вот до этого дошли Брежнев и его «команда».

Я им говорил — Брежневу, Суслову: «Что вы делаете?» А мне вместо разговора о сыновьях — про политику. Я выпустил книгу на Украине. За эту книгу мне приклеили ярлык «националиста». А книга эта называлась так: «Украiно наша радянська» — «Украина наша советская». Что я там писал? Исторические факты излагал — еще со времен Богдана Хмельницкого, исторические сведения о Запорожской Сечи. Об экономике, о географическом положении Украины, давал описание областей и т. д., какая область чем интересна…

«Почему она вышла на украинском?» — спрашивали меня одни. «Ты казачество воспеваешь», — обвиняли меня другие.

«Ты сам ее читал?» — спрашивал я Суслова. «Нет, не читал», — говорит. (А что Суслов мог прочитать, если она вышла на украинском языке?) «Мне ее докладывали», — говорит. Ну, это же совсем другое — докладывать или читать!

Я не был казаком. Мои предки были казаки. Дальние предки мои — дед, прадед были казаки. Я говорю как-то Брежневу: «А ты знаешь, что сделали казаки в Отечественную войну 1812 года?» — «А что?» — «Первые вошли в Париж!» — «Да что ты?» — «Да, да, а ты не знаешь».

Ну, в общем, такая возня шла. Посмотрел-посмотрел я, а тут и здоровье начало пошаливать… Я и написал заявление об уходе. Сам написал. У меня копия этого заявления есть. На имя Брежнева. Там сказал и про гонения на сыновей и что это я считаю низостью. Написал, что критика меня за книжку идет недостойная.