Петр Шелест - Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС

Днем за работой как-то отодвигалось мое горе, но по ночам меня мучило безнадежное состояние Любы, судьба моих детей. «За что, по какому праву, — думал я, — судьба так жестоко расправляется с молодой женщиной, матерью двоих малолетних детей?» И грех сказать, я иногда смотрел на стариков и думал, зачем они живут, а молодое, нужное жизни гибнет.

Мы, партийные работники, тем более имеющие отношение к оборонной промышленности, видели многое и знали неплохо обстановку. Но, конечно, от Гитлера такого коварного вероломства все же не ждали. Все пакты, договора стали просто пустой бумагой. На страну свалилась большая беда — 22 июня 1941 года началась война.

Она началась в то прекрасное время, когда на Украине от вечерней до утренней зари всего пять часов и зори почти не гаснут. Все находится в особой красоте и силе, расцветают луга и дубравы, наливает колос пшеница, ветер несет пьянящие запахи скошенных трав. В такую именно пору чарующей ночи вражеские бомбы, снаряды, мины падали на советскую землю. С первых часов войны Украина стала ареной жестоких, смертельных боев. Гитлеровские группы армий «Юг» в составе 57 дивизий, 13 бригад, 1300 самолетов были нацелены на украинскую землю.

От Баренцева до Черного моря протянулся фронт длиной в три тысячи километров, и на всем протяжении развернулась грандиозная, ожесточенная битва, подобной которой еще не знала история. Выступление по радио В. М. Молотова [25]в первый день войны, а затем и обращение к советскому народу И. В. Сталина 3 июля несколько подбодрили, вселяли какую-то уверенность. Но на фронтах дела складывались очень тяжело. Минск был взят гитлеровцами в первые же недели войны, Смоленск — меньше чем через месяц после начала войны. Сама Москва оказалась в большой опасности. Враг вышел на ближние подступы к Ленинграду и начался обстрел города из тяжелых орудий. На южном направлении гитлеровцы рвались к Киеву, Харькову, Днепропетровску, Донбассу, чтобы за счет этих районов усилить еще больше свой военно-экономический потенциал.

Многие из партийного и советского актива были призваны в армию или ушли добровольно. Меня же, как занимающегося оборонной промышленностью и опекающего сооружение оборонительных рубежей под Харьковом, в армию не призывали и не принимали как добровольца.

10 июля 1941 года первые танковые и механизированные части гитлеровцев вышли на ближние подступы к Киеву. Сложилась явная угроза столице республики. И все же гитлеровцам с ходу взять Киев не удалось. Героическая оборона Киева продолжалась почти два с половиной месяца. Под Киевом гитлеровцы потеряли около 100 тысяч солдат и офицеров, было разгромлено около 10 вражеских дивизий, уничтожено много военной техники. И все же нам пришлось оставлять город. Не всем частям Красной армии, ополченцам, советско-партийному активу удалось выйти из окружения. Они еще долго с боями про рывались на восток, многие погибли в неравных боях, многие примкнули к партизанским отрядам и дрались в тылу врага.

Из Киева на Харьков пошел большой поток эвакуированных, раненых бойцов Красной армии и гражданского населения. Пришлось много заниматься разворотом госпиталей, питанием, организацией эвакопунктов, медицинской помощью, организацией отправки эвакуированных и беженцев.

Очень трудное и тревожное время было для большого промышленного центра. У всех на устах были к нам, партийным работникам, вопросы: «Что же будет с Харьковом, как далеко от него немцы и удержим ли мы город, не сдадим его немцам?» Нам трудно было ответить на эти вопросы. Мы и сами не хотели верить, что нам придется оставлять Харьков. Около двухсот тысяч харьковчан работало на оборонных укреплениях Харькова и на его подступах под налетами вражеской авиации. Есть первые жертвы, убитые и раненые. Но народ стойко выносит все испытания. Роем противотанковые рвы, устанавливаем надолбы, строим сооружения для огневых рубежей и отдельных огневых точек. На окраине города возводим баррикады на случай уличных боев.

От вражеской бомбардировки возникло множество пожаров, были большие разрушения и человеческие жертвы. Хотя и был приказ Верховного главнокомандующего защищать Харьков и не сдавать его гитлеровцам, разрабатывались планы эвакуации промышленных предприятий, учебных и детских заведений, госпиталей, больниц, материальных ценностей и граждан. Расчеты показывали, что подвижного железнодорожного состава явно не хватает и многое не увезти, придется подорвать, уничтожить. А как же быть с людьми, которые не хотят оставаться в Харькове, опасаясь, что он, возможно, будет сдан фашистам? Этот вопрос был самым тяжелым.

Страшное и неприятное это дело — демонтаж оборудования в производственных цехах. Это напоминало погром, с болью в сердце все это делалось. Надо было отправлять в глубокий тыл не только промышленное оборудование, но и рабочих и их семьи. Все это происходило в очень трудных условиях при явной нехватке транспорта и при постоянной бомбардировке города. Часто отправленные эшелоны попадали под налет вражеской авиации. Были большие человеческие жертвы и потеря промышленного оборудования. Нам всем выдали военное обмундирование, оружие, и мы должны были оставаться на казарменном положении до конца исхода боев за Харьков.

Встал вплотную вопрос об эвакуации семей партийного и советского актива города, в том числе и секретарей обкома и горкома. Я решаю собрать всю семью вместе и отправляюсь автомашиной из Харькова в Днепродзержинск за Виталиком. Путь туда и обратно был нелегким, если учесть бездорожье, неорганизованное передвижение беженцев и отступающие войска, непрерывные налеты вражеской авиации и ни одного нашего самолета в воздухе. По низко летящим гитлеровским самолетам красноармейцы и командиры открывают огонь из винтовок, даже пистолетов. В самом Днепродзержинске я тоже попал под бомбежку. С большими трудностями все же вывез Витасика и его бабушку Варвару, мать Любы. Собрал вроде бы всю семью вместе: два сына, Боря, семи лет, и Витасик, полутора лет. А Люба лежит в военном госпитале, парализована, без движения, но с полным пониманием своего положения. Трудно мне было и горько смотреть на трагичность моей семьи. А дела по работе, военное положение требовали крайнего физического и морального напряжения.

Любу надо было отправлять с госпиталем в Челябинск, она просит перед ее отправкой привести к ней детей — Борика и Витасика, чтобы проститься с ними. Может быть, навеки. Тяжелая, душу и сердце разрывающая картина прощания матери, не могущей подняться с санитарных носилок и дотянуться до личика своих кровных малюток-сыновей. У меня от этой всей обстановки сердце ноет, кружится голова, меня бьет какая-то дрожь, не могу без слез смотреть на это трагическое прощание беспомощной матери с ничего не понимающими детьми — они только широко открыли глаза и испуганно посматривали по сто ронам на суету взрослых. Санитары и я приподняли Любу на носилках, и она поцеловала детей, слезы буквально градом покатились у нее из глаз. Мне же она сказала: «Береги себя для детей, и прошу тебя, береги детей». Врачи, сестры и обслуживающий персонал, которые наблюдали это прощание, прослезились. Тяжело, очень тяжело мне было. Итак, с военным госпиталем уехала Люба в Челябинск, куда шел санитарный поезд с ранеными бойцами.