Гайда Лагздынь - Старые дневники и пожелтевшие фотографии

— Милушка, голубушка, — засуетилась старая воспитательница, поспешно натягивая на кровати цветное байковое одеяло, — вы уж извините, прибраться не успела. Дело наше старушечье, спешить некуда. Пожалуйста, вот стульчик.

— Спасибо, Мария Даниловна. Это вы меня простите за такой ранний визит. Дела из квартиры гонят. Я на минутку.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась старая женщина.

— Нет, нет, — поспешно успокоила её Зоя Петровна. — Дело вот какое. К юбилею детского дома нам хочется обновить фотовитрину. Не поможете? Наверняка у вас есть фотографии ребят послевоенного периода, а может быть, и периода войны. Вы же столько лет в доме проработали. А дата круглая. Как вы на это смотрите?

— А чего смотреть? Делать надо, — одобрительно заулыбалась бывшая воспитательница. — У меня после ремонта весь архив там! — Мария Даниловна кивнула головой в сторону потолка. — Сейчас чайку попьём — и за дело. Чего откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Присылайте хлопцев посильнее, сундучок в комнату и втащим.

Сундучок оказался увесистым. Бумага — вещь тяжёлая. Ребят Мария Даниловна отпустила, наказав прийти завтра. Надо было самой сосредоточиться, отобрать нужное. Старая воспитательница сидела возле обшарпанного, видавшего виды сундучка, перебирала письма, открытки, фотографии. При встрече с прошлым всегда приходят воспоминания, сердце наполняется раздумьями.

Эти фотографии не имели никакого отношения к детскому дому. Здесь молодая Мария в группе хлопцев и девчат. Косынка на голове, покрой платья выдаёт время — тридцатые годы.

— Трудное было время, — думала Мария Даниловна, всматриваясь в позабывшиеся лица. — Украина, ликбез. Сами дети, а учили других. Первые ученики. Даже не верится, что девушка с двумя длинными косами, с тонкой талией, — я — учительница начальной школы. Потом училище, потом сиротский приют, в котором сама раньше жила и училась. Как сейчас помню, встретили учителя меня хорошо. А вот оскандалилась! В первый-то день! — Мария Даниловна тяжело вздохнула. — Сколько лет прошло, а будто вчера было. А как предупреждал школьный директор; «Маруся, ты уж не оплошай! Ребята бойкие, четырёх учителей пережили. Хочешь, в класс проведу, познакомлю?» Отказалась. Думала, что, окончив педучилище, имею вполне солидный вид, что все методики изучила, всё знаю. Шагала-то как к своему четвёртому «А». Подошла, распахнула дверь, впереди баррикада из парт. На партах мальчишки во все глаза глядят, девочки в углу класса в кучку сбились. И над всем этим — гробовая тишина. Спешила, сказать не знала чего. Идти за директором? Стыдно, сама отказалась от представления. Войти в класс? А как? Потопталась, потопталась перед раскрытой дверью, — улыбнулась воспитательница возникшему видению, — да неожиданно и выговорила: — Вы всегда так учителей встречаете, али только новеньких?

— Нет, не всегда, — отвечали мальчишки.

— Мне что, до конца урока здесь стоять, на вас смотреть? — произнесла вслух Мария Даниловна полузабытые фразы. Подействовало. Да и школярам, видно, надоела эта немая сцена.

Интересно же, что будет дальше? А дальше было знакомство. Потом уж ребята признались, что проверяли: пойдёт или не пойдёт новенькая к директору. Те-то ходили!

Да, методов в воспитании много. Сколько детей, столько и методик! — опять вслух подумала Мария Даниловна, словно обращаясь к далёкой Марусе с длинными белокурыми волосами. — Ничего-то ты тогда не знала и не понимала, глупая Мария Даниловна, выпускница педучилища, сердцем только чуяла. — Старая женщина опять вздохнула. — А что было потом? После «боевого крещения» в учительской встретили так, будто ничего и не произошло, будто никто ничего не знает. Боялся, видно, опытный директор, что уйду из школы. Многие молодые учителя не выдерживали. «Главное, — говорил старый педагог, — учителя в школе надо удержать первые два года. Если настоящий, с призванием — не уйдёт! Если без призвания — никто не поможет! Дар быть учителем не всякому дан. С этим даром надо родиться».

Из глубины сундучка Мария Даниловна извлекла свои старые дневники. Листочки сильно пожелтели, щепочки древесины проступали явственнее. Бумага была военного производства. В толстых клеёнчатых тетрадях аккуратным почерком были записаны мгновения, пережитые воспитательницей. Некоторые эпизоды память не сохранила, другие сохранила с такой яркостью, как будто всё это было вчера.

Мария Даниловна стала быстро перелистывать одну из тетрадей, обнаружила несколько вкладышей, на одном из них было написано:

«Один немецкий генерал писал другому: вы особенно бойтесь мальчишек. Эти маленькие бандиты-большевики есть партизаны». Одна из узниц лагеря смерти Освенцима писала: «Никогда из памяти не изгладятся страдания наших маленьких узников, детей. Не забыть восковые ребячьи лица, голодные глаза, угловатые плечики, вздрагивающие от холода».

Мария Даниловна задумалась. Эти записи она вложила в дневник много лет спустя после войны, собираясь написать о ребятах. Да так за суетой дел и не собралась. Хотя? Вот она — заветная тетрадь с первыми литературными опусами.

Странная колонна состояла из детей, потерявших родителей под Москвой и Смоленском, и небольшого количества взрослых. Детей гнали прикладами. Тех, кто пытался бежать, пристреливали. В такой колонне оказались Валя Иванов с мамой Зиной и двоюродным братом Павликом. Вале тогда было девять лет, Павлику — семь.

На ночь пленных заперли в церкви, а утром двери завалили дровами, облили бензином и подожгли. Фашисты были в ярости. Началось наступление Советской Армии под Москвой. Русским танкистам удалось спасти часть детей. Уцелели и мальчики с мамой Зиной. Отбежав подальше от села, на окраине которого шёл бой, они укрылись в траншее. Бой был долгим.

Село несколько раз переходило из рук в руки. Хотелось есть и пить. Мама Зина не выдержала. Наказав ребятам не вылезать из убежища, ушла в село.

Мальчишки жались друг к другу, пытаясь согреться. Ноги и руки окоченели, не слушались. Недалеко тупо и коротко прострочил немецкий автомат, потом стали рваться снаряды. Земля, будто живая, гудела и двигалась. На мальчишек сыпался снег, перемешанный с землёй, с гарью. Мама Зина не вернулась.

После боя хоронили убитых. Мальчики стояли и смотрели, как в яму от бомбы, прямо на землю, опускали солдат, прикрывали плащ-палатками, засыпали землёй. В другой яме захоранивали немцев.

— А эту куда? — спросил пожилой солдат, указывая на женщину, лежащую у дороги. — Эва как пулями изрешетило!

Ребята бросились к распластанной на грязном снегу женщине, узнали в ней маму Зину.

— Надо бы с нашими, — продолжал солдат, — да уж засыпали. Не раскапывать же?