Гайда Лагздынь - Старые дневники и пожелтевшие фотографии

— Катя. Катя Лещёва.

— Одевайся, Катя, пошли.

— Я одета, а мама?

— За ней приедет машина. Её привезут, девочка.

Катя лежала с широко открытыми глазами. Теперь она понимала, что маму увезли не в больницу, а на Пискарёвское кладбище. Она умерла. На кладбище увозили всех, кто умер в городе от голода и болезней. А где теперь Полинка? Катю увозили из Ленинграда без Полинки. Сначала они ехали на машине. Кругом свистело, гудело, взрывалось. Потом Катя с ребятами ехала поездом, потом снова на машине.

Когда Катю спрашивали, как её зовут, где она жила, кто её родители, Катя отвечала без запинки. Катя хорошо всё знала. Папа всегда боялся, что Катя заблудится в большом городе, и заставлял повторять:

— Где ты, девочка, живёшь? — спрашивал он дочку.

— Город Ленинград, улица Прядильная, дом двадцать, квартира пятьдесят.

— А как звать тебя?

— Катя. Екатерина Сергеевна Лещёва.

— А как звать папу, маму?

— Папу звать Серёжей, маму Леной, — отвечала без запинки Катя.

Это Катя хорошо заучила, на всю жизнь. А вот Полинка? Она же маленькая? Она же не знает, как звать папу, маму, Катю?

Теперь Катя живёт с ребятами в детдоме. Но как хочется к маме!

— У мамы была такая холодная щека, — думает Катя. — Почему я не поцеловала маму? — Катя хочет заплакать и не может. Другие девочки по ночам плачут, а Катя не может.

— Сколько же лет Полинке? — размышляла Катя. — Когда умерла мама, мне было шесть, а Полинке один год. Я старше её на пять лет. Сейчас мне восемь. Значит, Полинка уже бегает, говорит? — удивилась вдруг Катя своему открытию. — Где- то живёт Полинка и не знает, что на свете есть Катя, её старшая сестра. — Слёзы, подступившие к горлу, не пролились, ушли. Катя уснула.

Ей снился удивительный сон. Перед ней большое поле, всё в белых крупных ромашках. Катя осторожно ступает между тоненькими цветочными стебельками. Глазастые ромашки разбегаются перед Катей. И вдруг, оттолкнувшись от земли, Катя взлетает и плывёт над ромашковым полем. А над ней, держась за ниточку красного надувного шарика, летит Полинка. Полинка в зелёном горошковом платье, румяная, улыбающаяся. Длинные тоненькие косички, такие, как у Настеньки, наполовину расплелись с концов, рассыпались по плечам полукольцами. Катя плывёт, плавно поводя руками в воздухе, навстречу горящему солнцу.

Где-то прокричал петух. Катины ресницы дрогнули, но просыпаться не хотелось. Яркие лучи пробиваются сквозь складки занавесей, прыгают по потолку солнечными зайчиками. Наконец Катя широко открывает глаза. На душе приятно-странно: тихо, светло и радостно. Катя не помнит такого пробуждения. Наоборот, просыпаясь, Катя уныло думала: как скучно начинается день. Катя тихо одевалась, умывалась, завтракала с ребятами, шла в школу. Девочки, соседки по комнате, тоже были скучными. Таня часто плакала, особенно ночью. Настенька больше молчала. Можно было подумать, что Настя только тем и занимается, что смотрит в окно, даже на уроке.

Катя свесила ноги с кровати, улыбнулась смешному клоуну, что сидел на тумбочке.

— Почему мне так хорошо? — подумала Катя и вдруг поняла: Полинка.

Теперь каждый день, ложась спать, Катя думала о своей сестрёнке, мечтала. Она хорошо её представляла: волосики с колечками и завитушками на лбу, как у мамы. Глаза синие, как у мамы. Говорит Полинка тихо и вежливо, как мама. Катя рассказывала разные истории сначала себе, потом девочкам по комнате. И все знали, как встретятся Катя и Полинка, как хорошо и дружно заживут.

— А меня к себе возьмёте? — попросила однажды худенькая глазастая Настенька. — Я буду помогать вам готовить обед, стирать бельё. Я всегда помогала маме.

— Конечно, возьмём! — смеялась счастливая Катя. — Мы будем жить большой семьёй.

— Мария Даниловна, а у Кати есть сестрёнка, — сказала как- то Таня. — Можно её в наш дом взять?

У воспитательницы похолодело внутри. Она знала о Полинке, вела долгую официальную переписку, искала сестру Кати — Полину Сергеевну Лещёву. Наконец, ей ответили, что девочка в возрасте одного года по дороге из Ленинграда умерла от истощения. Могла ли Мария Даниловна сказать это Кате? Кате, которая только ожила, вернулась в детство. Кате, живущей мыслями о Полинке? В это верили Настенька, Таня и другие девочки. Правды говорить было пока нельзя.

— Поищем обязательно, — пообещала Мария Даниловна. — Война кончится, найдётся Полинка.

Сегодня у Кати счастливый день: пришло письмо от папы.

Потом в детдом приехал офицер. Грудь офицера увешана орденами и медалями. Он стоял в дверях класса, опираясь на костыли.

— Не говорите, — шептал побледневший майор, — я сам её узнаю.

Катин папа смотрел на притихших ребят, всматривался в лица девочек. Катя молчала. Она боялась дышать. Может быть, это не её пала? У папы Серёжи не было костылей. У папы Серёжи были всегда смеющиеся глаза!

— Катя... Лещёва... — в отчаянии вымолвил офицер.

— Я — Лещёва! — не выдерживает Катя.

Потом было расставание с детьми, с воспитателями, с домом. Ребята и взрослые высыпали на крыльцо, молча смотрели вслед уходящим. Катя шла рядом с папой, держа за руку счастливую Настеньку.

Майор, тяжело опираясь на костыли, остановился, повернулся к детдомовцам, подбодряюще махнул наполовину пустым рукавом гимнастёрки.

— Ребята, — предложила Мария Даниловна, — давайте хором крикнем: «Счастливого пути! Будьте счастливы!»

— Счастливого пути! Будьте счастливы! Счастливого пути, пути, пути... — покатились эхом в бору прощальные слова напутствия.

А вот и последняя запись, сделанная в конце мая 1945 года:

— Сорванцы! — заулыбалась Мария Даниловна, припомнив трёх приятелей. — Никто не замечал, а они готовились к побегу. С обеда прихватывали из столовой куски хлеба. В сарайчике под потолком была приступочка. Там и сушили ломтики. Сухари складывали в мешок. Мешок держали на чердаке. Бежать решили в начале июля.

— В самый раз! — говорил самый старший из них, Афанасий. — На юге вишня, знаешь, какая сладкая!? Во поедим! — показал Афанасий одной рукой выше головы, другой поглаживая живот. — Фруктов там видимо-невидимо. Ходи и рви. И так валяются. И никто ничего не говорит, ешь сколько хочешь!

— А море на юге далеко? — спрашивал самый маленький из ребят — Стёпка. — Страсть как охота купнуться! Школьная техничка говорила, что там кругом море.

— Дурак ты, Стёпка! Не кругом, а с одного бока. Географию не учил, ничего не знаешь! — пояснил Колька. — Зато море синее. Возьмёшь воды в ладонь, а она синяя-пресиняя, как у тёти Вари синька, в которой бельё полощут.

— А сам не посинеешь? — испугался Стёпка.

— Может, и посинеешь, если в воде долго полоскаться.