Александр Носович - История упадка. Почему у Прибалтики не получилось

И те 50 лет, пока она почивала, для пробудившейся Латвии вырезаны из памяти — они для нее будто не существуют.

На официальном уровне всё это называется «континуитет».

Принцип континуитета был воплощен в Латвии наиболее детально среди трех балтийских стран. Страна восстановила действие Конституции 1922 года, и понятие «ядро Сатверсме» (ядро Конституции) стало одним из важнейших символов старой/новой государственности — даже местная контрразведка при президенте страны называется не как-нибудь, а Бюро защиты Сатверсме.

В Латвии скрупулезно восстановлена досоветская система органов власти: Сейм, парламентская форма правления, избирательная система, суды. Все политические процессы, электоральные циклы отсчитываются с 1918 года с перерывом в 50 лет в 1940–1991 годах. Первый после провозглашения независимости парламент страны (Народный Сейм 1940 года и Верховный Совет Латвийской ССР, избранный в 1990 году, парламентами считать не стали) был назван Пятым Сеймом, то есть Сеймом пятого созыва.

В своем стремлении буквально воспроизвести старый режим пришедшие к власти политики даже избрали в парламенте первым президентом восстановленной республики Гунтиса Улманиса — внучатого племянника предвоенного диктатора Карлиса Улманиса. Конечно, это избрание было не совсем логично: неизбежно возник вопрос, продолжением какой именно досоветской Латвии считает себя Латвия постсоветская: парламентской демократии 1918–1934 годов или авторитарного режима 1934–1940-го? По вновь введенной в действие Конституции, отмененной в своё время Улманисом, выходило, что парламентской демократии.

Однако не менее веский довод считать Латвию-2 преемницей довоенной правой диктатуры, а никак не демократическим государством, вытекает из доктрины «латышской Латвии», которая была провозглашена официально именно после антиконституционного переворота Улманиса и возрождена после 1991 года, а также из важнейшего следствия доктрин «советской оккупации» и континуитета — института восстановленного гражданства.

В соответствии с двумя фундаментальными основами второй Латвийской республики гражданство страны получили только те, кто жил в Латвии до 1940 года, а также их потомки. Таким изящным решением новая власть единовременно сделала «людьми второго сорта» всех жителей страны, приехавших в Латвию в советское время, — больше трети населения.

Все реально работавшие в постсоветской Латвии демократические институты необходимо оценивать с поправкой на этот факт. Да, в Латвии регулярно проходили выборы в Сейм, на них была свободная политическая конкуренция, по их итогам менялись правящие партии и составы правительств, наконец, с 1991 года по самым разным вопросам в Латвии было проведено 8 референдумов. Однако от всего этого праздника народовластия был отлучен каждый третий совершеннолетний человек в стране.

Как уже говорилось, первые несколько лет для «неграждан» вовсе не существовало возможностей натурализоваться и стать гражданами, затем несколько лет существовали «окна натурализации», вводившие ограничения на получение латвийского гражданства, действовала дикая практика наследственного «негражданства», когда дети «негров» (так в просторечии называются «неграждане» в среде латвийских и эстонских русских) тоже рождались «неграми». Последовательной и всесторонней дискриминацией новая власть вынуждала советских иммигрантов паковать чемоданы и «убираться в свою Россию».

Возникновение института «негражданства» сформировало в конечном счете общественно-политический строй постсоветской Латвии — латышскую этнократию.

Абсолютное большинство граждан Латвии после 1991 года и до появления первых ограниченных возможностей натурализоваться составляли этнические латыши. Соответственно, только они могли голосовать на выборах и референдумах, избираться в органы власти, работать на государственной или муниципальной службе и, что особо важно, участвовать в процессе приватизации, то есть всенародно делить богатое советское наследие (во многом именно руками «неграждан» создававшееся) и получать в собственность недвижимость.

Кроме массового «негражданства» существует ещё несколько феноменов, на основе которых в Латвии сформировался этнократический строй.

а) Новое национальное мифотворчество и искусственно сконструированная историческая память

«Провалы в памяти» у латышского народа стали случаться не только по всем 50 годам советского периода, но и по конкретным датам и событиям. Был старательно подвергнут забвению раскол общества в годы Второй мировой войны — то, что просоветские настроения в Латвии были не менее, если не более сильны, чем антисоветские. Исчезли любые упоминания о двух годах переговоров Улманиса со Сталиным — ввод советских войск был представлен вероломным и внезапным нападением СССР на независимую Латвию. Латышский легион СС предстал символом страданий латышского народа: гитлеровский режим, как и сталинский в Красную армию, оказывается, заставлял латышей вступать в него силой и выбирать между СС и другими подразделениями вермахта несчастный латыш не мог.

Новая Латвия тщательно вымарала из публичного пространства любые упоминания о красных латышских стрелках, на светлом образе которых конструировалась историческая память жителей Латвии советской. О самом факте существования латышских стрелков предпочитали не вспоминать, не говоря уже об их роли в создании советской «империи зла», которая, окрепнув, «оккупировала» Латвию. Была табуирована тема участия латышей в сталинских депортациях: в Сибирь латышей высылали русские, евреи и кто угодно ещё, но только не сами латыши. Воспоминания о Холокосте в Латвии, по понятным причинам, тем более не поощрялись.

Создание мифологической истории латышского народа проявлялось и в самой ошеломляющей практике постсоветских национальных государств — создании альтернативной древней истории. В 90-е годы почти сакральный статус в качестве национального символа обрел Лиелвардский пояс и взятые из него красно-белые узоры. Ещё в 1980 году режиссер Ансис Эпнерс снял документальный фильм «Лиелвардский пояс», в котором рассказал о словах тибетских монахов, утверждавших что в красно-белых узорах этого полотна записан информационный код древних цивилизаций, зашифрована ДНК человека и изложены принципы построения Вселенной.

После этого национальная интеллигенция с энтузиазмом решила, что латыши — один из древнейших народов мира, а его культура древнее греческой.

«Еще в седую старину латыши отличались высочайшей степенью развития. Это был большой народ, связанный с Шамбалой. А Лиелвардский пояс был латышским „Святым Писанием“, и носили его исключительно священники», — говорила, например, после изучения пояса немецкая целительница и мистик Дина Рис. Такие «эксперты» на заре возрождения государства-нации в Латвии не были маргинальны. Латышское мифотворчество временами доходило до «политического толкиенизма» — медвежеухий богатырь Лачплесис в конце XX века стал в Латвии официальным символом мужественности и патриотизма. Местный День защитника Отечества (11 ноября), государственный праздник и выходной, называется День Лачплесиса. Главная государственная награда Латвии — Орден Лачплесиса. Комичности этой награды латыши не замечают, хотя это как если бы главной наградой в России был Орден Чебурашки.