Владимир Войтинский - 1917-й - Год побед и поражений

Одни из членов Комитета были полны страха перед возможностью революционных эксцессов, другим повсюду мерещились контрреволюционные заговоры; одни мечтали о претворении в жизнь идей Циммервальда, другие -- о восстановлении военной мощи России. Все это были обрывки политических настроений, которые, в зависимости от обстоятельств, могли или уместиться в рамках одной синтетической платформы, или послужить основой полдюжины взаимно друг друга исключающих программ.

Это состояние Исполнительного комитета отражалось в советских "Известиях" описываемого периода. "Громадным большинством Комитета, --рассказывает об этом органе Станкевич, -- "Известия" воспринимались, как нечто чужое, как безобразие"*. А Суханов восклицает: "Боже мой, что это был за беспорядочный, невыдержанный, расхлябанный, "неумелый" орган!.. Это была не газета, а какой-то калейдоскоп механически втиснутых в полосы отрывков"**.

Орган, конечно, был никуда не годный. Но недостатки его проистекали не из "неумелости" его руководителей, а из того, что "Известия" неслись по жизненному морю без руля и без ветрил, как плыл в то время по волнам революции и сам Исполнительный комитет Петроградского совета. Отсутствие же ясной

* Станкевич В.Б. Воспоминания. Ленинград, 1926, с 88 ** Н Суханов. Записки о революции: В 7 кн. Изд. З.И. Гржебина, Петербург-- Берлин-Москва, 1922--1923, с. 169.

политики у руководителей Петроградского совета зависело не от их личных свойств, а от того, что революционная волна подняла их на свой гребень в тот момент, когда сами народные массы еще не осознали своих стремлений, когда ни одна группа населения и, во всяком случае, ни одна группа демократии не могла точно формулировать свою волю.

В этом отношении в несколько ином положении был Церетели: он попал в водоворот событий на 3--4 недели позже остальных руководителей Совета. Это облегчило ему выполнение той роли, которую ему предстояло сыграть в революции. Сила Церетели была не в том ореоле, который со времени Второй Государственной думы окружал его имя, и не в ораторском его даровании, и не в таланте политика-тактика, -- главная его сила была в том, что он знал, чего хотел, имел определенный план, верил в него и умел с точки зрения этого плана рассматривать частные вопросы, выдвигаемые жизнью.

19 марта Церетели в первый раз говорил перед рабочей секцией Совета, а 22-го он уже был признанным, бесспорным руководителем Исполнительного комитета. Первым его политическим шагом было предложение Комитету приступить к практическим мерам для проведения в жизнь той политики мира, которая была прокламирована Советом в воззвании 14 марта. После продолжительных и довольно беспорядочных прений Комитет принял предложенную им резолюцию: добиваться от Временного правительства отказа от империалистических целей войны и давления на союзников в том же смысле; обратиться к демократиям союзных и вражеских стран с новым призывом бороться за всеобщий мир на основе отказа от аннексий и контрибуций; добиваться созыва международной социалистической конференции для организации повсеместной борьбы за такой мир; до тех пор, пока над Россией тяготеет угроза со стороны германского империализма, считать одной из основных задач революционной демократии оборону страны.

Во всем этом не было для Исполнительного комитета ничего нового -- все эти мысли порознь высказывались и раньше в воззваниях, резолюциях, статьях "Известий". Ново было лишь то, что теперь эти мысли были сведены воедино, в определенную тактическую платформу. А еще было ново, что, после принятия этой резолюции, Церетели предложил сообщить ее Временному правительству и добиваться от него соответствующей декларации. Этим намечалась новая форма взаимоотношений между Советом и правительством, и внешняя политика русской резолюции ставилась на новые рельсы: Совет не только добивался

"выпрямления" государственной политики в соответствии со своей программой, отличной от стремлений представленных в правительстве цензовых кругов, но и пытался использовать в интересах борьбы за мир официальный государственный аппарат. Эта новая тактика была принята Исполнительным комитетом почти без прений.

Начались переговоры с правительством. Как-то само собой вышло, что эти переговоры от имени Исполнительного комитета вел Церетели, -- члены "контактной комиссии", действовавшей до сих пор в подобных случаях, должны были отодвинуться на второй план. Переговоры закончились тем, что правительство опубликовало 28 марта декларацию по поводу войны, в которой говорилось:

"Предоставляя воле народа (т.е. Учредительному собранию) в тесном единении с союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России -- не господство над другими народами, не отнятие у них их национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народа. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счет других народов, как не ставит своей целью ничьего порабощения и унижения. Во имя высших начал справедливости им сняты оковы, лежавшие на польском народе, и русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной, подорванной в жизненных своих силах. Эти начала будут положены в основание внешней политики Временного правительства, неизменно проводящего волю народную и ограждающего права нашей родины, при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников".

Когда теперь перечитываешь этот документ, невольно останавливаешься с изумлением перед вопросом: как могло хоть кого-нибудь удовлетворить подобное нагромождение противоречивых, неискренних, ни к чему не обязывающих слов, а в особенности, как могли мы довольствоваться этой декларацией, зная, что во главе министерства иностранных дел стоит П.Н. Милюков, который имеет свои, вполне определенные взгляды на цели России в войне и который, разумеется, не преминет толковать опубликованное заявление в духе этих взглядов?

Но в то время цитированные слова производили другое впечатление, воспринимались по-иному, нежели теперь. Мы принимали слова декларации за чистую монету и, сравнивая их с

предыдущими заявлениями П.Н. Милюкова, отмечали в них сдвиг в сторону отказа от империалистических целей войны и приближения к демократической платформе мира*. Эта победа "новой тактики" И. Церетели свидетельствовала о возможности установления идейно-политического контакта между Советом и Временным правительством, или, другими словами, между революционной демократией и цензовыми кругами. А такой контакт казался предпосылкой развития революции демократическим путем и предотвращения гражданской войны. Наконец, представлялось хорошим предзнаменованием, что цитированная декларация появилась в день открытия Всероссийского совещания Советов.