Сергей Волконский - О декабристах

Мы знаем из писем, что лечил Николеньку доктор Лан (У меня хранилась его визитная карточка.) и что ласкала и нянчила его также некая М-е Imbert, бывшая компаньонка жены Жерома Бонапарта, которая как-то в Женеве присоединилась к кому-то из семьи и осталась с ними жить. Странное сближение, - но княгиня Мария Николаевна из Читянского острога горячо благодарит М-е Imbert за заботы, которыми она окружала Николеньку до последнего дня его жизни. Ласки и заботы оказались бессильны против силы судьбы: 17-го января 1828 года Николенька скончался. Память ребенка увековечена знаменитой эпитафией Пушкина:

В сияньи, радостном покое,

У трона вечного Творца,

С улыбкой он глядит в изгнание земное,

Благословляет мать и молит за отца.

Эти стихи княгиня получила в Сибири в письме, написанные рукою ее отца, который прибавлял: "Посылаю {52} тебе, друг Машенька, стихи Пушкина на твоего сына. Он до сих пор никогда лучшего не писал".

Николай Николаевич добавлял, что стихи будут высечены на могиле ребенка. Мы знаем, что он похоронен в Александро-Невской Лавре, но могилы его нам не удалось разыскать... (Был у меня в руках и рукописный экземпляр "Некрополя Александро-Невской Лавры", предоставленный покойному критику и историку искусства, моему другу барону Н. Н. Врангелю, в то время как он писал свои "Забытые могилы". Но и там я не нашел могилы младенца Волконского.)

Мы забежали вперед, но трудно, говоря об отъезде княгини Марии Николаевны, трудно не остановиться на образе этого младенца, вокруг которого сосредоточилось столько любви и страдания и над головою которого почиет благословение великого поэта.

VII.

Пушкин был свой человек в семье Раевских. Старик Николай Николаевич приблизил его к себе, ввел в дом, окружил его теплотою семейственности в суровые годы изгнания, когда поэт должен был скитаниями по Бессарабии искупать шаловливость юной музы. И Пушкин высоко ценил его: "Свидетель Екатерининского века, памятник двенадцатого года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества".

Не одним стариком был очарован Пушкин. Он, можно сказать, был влюблен во всю семью. В его стихах рассыпаны свидетельства о его {53} привязанности: "Демон" посвящен Александру Раевскому, "Кавказский пленник" - Николаю, "Нереида" - старшей из сестер, Екатерине Николаевне. Но больше всех прошла через его душу и оставила след в его творчестве младшая из сестер, Мария Николаевна. Существует мнение, высказанное в нашей критической литературе, по которому Мария Николаевна была слишком молода, чтобы мог в нее влюбиться наш поэт. По неопровержимым данным нашего архива, она родилась в 1805 году; ей было, следовательно, шестнадцать лет, когда Пушкин знал ее девушкой. Что она сама в "Записках" говорит о себе, как о девочке, весьма естественно при скромности, с какою она всегда о себе говорила. Но она могла, конечно, умалять в памяти своей значение произведенного на Пушкина впечатления, она не смогла умалить той силы, с которой запечатлевался ее образ.

Стройная, тонкая, смуглая, с удивительными, как выразился декабрист барон Розен, "говорящими" глазами, с чудным голосом, она пленила поэта, и он, вспоминая эти глаза, в "Бахчисарайском фонтане" писал:

... ее очи

Яснее дня.

Темнее ночи.

Эти строки в "Записках" Мария Николаевна признает обращенными к ней, к ее глазам. Не знаем, какие были у нее данные для такого утверждения, но опять скажу: скромность ее лучшее ручательство, что это так и было и что образ ее жил в поэтическом воображении Пушкина.

Прелестные строки о ножках в первой главе "Евгения Онегина" вызваны следующим случаем. Николай Николаевич пригласил Пушкина {54} сопутствовать им в путешествии по Крыму и Кавказу.

"Не далеко от Таганрога, пишет Мария Николаевна в своих "Записках", я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им. Оно было покрыто волнами и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала для забавы бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги; я это, конечно, скрыла и вернулась в карету". Но детская шалость, которую она скрыла от гувернантки, была выдана поэтом:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

А в другом месте:

Ах ножки, ножки, где вы ныне,

Где мнете вешние цветы?

Да, где? В Сибири, почти тридцать лет в Сибири они мяли вешние цветы ...

Ей же, Марии Николаевне, хотя и негласно, посвящена "Полтава". Найден Пушкинский черновик, в котором вместо "Твоя печальная пустыня" стоить "Твоя сибирская пустыня";

Тебе, - но голос музы томной

Коснется-ль слуха твоего?

Поймешь ли ты душою скромной

Стремленье сердца моего?

Иль посвящение поэта,

Как некогда его любовь,

Перед тобою без ответа

Пройдет, непризнанное вновь?

{55}

Узнай, по крайней мере, звуки,

Бывало, милые тебе,

И думай, что во дни разлуки,

В моей изменчивой судьбе,

Твоя сибирская пустыня,

Последний звук твоих речей

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей.

В некоторых изданиях посвящение "Полтавы" сопровождается примечанием: "К кому относится это посвящение - неизвестно". Благодаря исследованиям П. О. Морозова, отыскавшего упомянутый вариант, ныне известно, что оно относится к княгине Марии Николаевне Волконской. Надо думать, что она сама об этом не знала, иначе в своих записках она бы об этом упомянула. Не лишено интереса и некоторое внутреннее сходство: героиню "Полтавы" зовут Марией, она выходит за человека много старше ее, он политический преступник, она жертва, гибнущая из за него.

Еще один раз образ Марии Николаевны проходит под пером Пушкина. Есть недоконченное стихотворение "Графу О.". Это был некий граф Олизар, поляк, который был влюблен в Марию Николаевну и делал ей предложение; но, говорит Пушкин в стихотворении, дышащем русско-польской враждой:

Но наша дева молодая,

Привлекши сердце ...

Отвергла...

Любовь... нашего... врага...

Это было в 1824 г. Через тридцать три года, когда, после возвращения из Сибири, Мария Николаевна поехала заграницу, она встретилась с Олизаром. У нас осталось два письма, полученных княгинею от {56} ее прежнего вздыхателя: обезвреженная старостью, в них дышит искренность восторженного преклонения.

Была в нашей семье и вещественная память о Пушкине. Однажды у Раевских разыгрывалась лотерея, - Пушкин положил свое кольцо, моя бабушка его выиграла. Это кольцо я подарил "Пушкинскому Дому" при Академии Наук. Кстати здесь о Пушкинских кольцах. Их было три. Один знаменитый "талисман", который, по Тропининскому портрету, он носил на большом пальце. Это кольцо вдова Пушкина у смертного одра его надела на палец Жуковскому, принявшему последний вздох поэта. Жуковский завещал его Тургеневу. Тургенев - Льву Толстому.