Себастьян Хаффнер - В тени истории

Английский историк А. Дж. П.Тэйлор ( A. J. P. Taylor ) пишет в своей истории габсбургской монархии: «В противоположность всеобщему заблуждению, революция 1848 года была вызвана не индустриальной революцией, а её задержкой». Большие города росли быстрее, чем промышленность, которая давала работу и хлеб; вследствие этого уровень жизни в городах падал. Индустриализация — это показал конец 19 века — является лекарством для социальных недостатков, а не их причиной. Вена никогда не была столь революционной, как перед своей индустриализацией. В Вене 1848 года уже был «пролетариат» — из прибывших из сельской местности в поисках работы, однако ещё не было капиталистов, у которых они могли найти работу: это была отправная точка 1848 года».

Это, естественно, прежде всего лишь утверждение, однако оно заставляет задуматься. Новейшие английские социальные историки несколько точнее осветили социальные условия в сельской, доиндустриальной Англии 18‑го века, и то, что они обнаружили, приводит к выводу, что миграция из сельской местности и урбанизация английского пролетариата в период около 1800 года ни в коем случае не создали его нужду, что тогда произвело столь глубокое впечатление на Энгельса, но лишь впервые сделали её видимой.

Почему же тогда подёнщики и крестьяне без земли (сначала в Англии, затем также по всему континенту, а сегодня во всех развивающихся странах) массово стекались во вновь возникающие промышленные города, где они сначала, бог свидетель, вовсе ведь не ожидали никакого рая? Всё–таки потому, что то положение, которое они тут находили, они предпочитали аду, в котором жили прежде. В сельской местности именно в 18 веке при неурожаях можно было буквально умереть с голоду. Впрочем, и там уже существовала своего рода квази–промышленная надомная работа, мануфактура, cottage industries , как ещё полстолетия спустя в Германии у силезских ткачей. По сравнению с этим работа нового типа на фабрике в городе, даже при тогдашних условия, несмотря ни на что, была улучшением. Вот пример: городской английский пролетариат раннекапиталистического периода впервые в своей жизни спал в кроватях, если даже часто по несколько человек в одной; до этого они как само собой разумеющееся спали на полу. Разумеется, массовая городская нужда бросалась в глаза; распылённая сельская нужда, которая ей предшествовала, была спрятана в идиллических ландшафтах.

Теоретическое соображение усиливает эти социально–исторические наблюдения. В чём же состояла в сущности индустриальная революция, что было нового в образовании капитала и в машинной работе? Ни в коем случае не в «эксплуатации человека человеком» — она была стара, как египетские пирамиды — а наоборот: в робко начинавшемся и позже становившимся всё более широким (вплоть до авантюрного) увеличении применения сил природы или даже в полном замещении ими человеческих производительных сил. Можно сказать почти что так: внутренней сутью капиталистической промышленной революции и её конечной целью было и есть сделать ненужной эксплуатацию людей людьми, и на её место поставить эксплуатацию людьми сил внечеловеческой природы. У этого, разумеется, есть своя проблематика и свои опасности, как мы сегодня начинаем замечать. Однако они лежат не там, где полагали их видеть Маркс и Энгельс, то есть в социальном, в обнищании трудящихся масс, которые напротив — не сразу, но в исторически короткое время, за одно–два столетия — превратились в пользователей капиталистического промышленного развития. Потому что массовое производство, каким оно впервые стало возможным, требовало, если оно должно было быть экономически оправданным, массового потребления; а массовое потребление требовало — и создавало — массовое благосостояние. Потребовалось некоторое время — примерно столетие — пока это уяснили капиталисты. Но затем уже не было никакого сдерживания.

Простой пример: сапожник в доиндустриальную эпоху за рабочий день изготавливал, если он был прилежен и искусен, возможно пару обуви. Рабочий на обувной фабрике 19‑го века делал, принимая участие в общем производстве, примерно сто пар обуви, а сегодня, на высоко автоматизированной фабрике, он делает возможно тысячу пар. (Если выразиться иначе: капитал создаёт прибавочную стоимость тем, что он многократно увеличивает производительность труда). Однако какой смысл владельцу фабрики затевать всё это с обувью, если нет никого, кто это у него купит? И кто должен покупать у него миллионы и миллионы пар обуви из ежегодного производства, если не те люди, которые раньше ходили босыми, а теперь носят обувь, и люди, которые прежде обходились одной парой обуви, теперь же имеют в шкафу по меньшей мере дюжину? Как, однако, должны они этого достигать, если им не платят соответствующей платы за труд? Это старый Генри Форд с ворчанием объяснял — если он хочет продавать свои автомобили, то он должен платить своим рабочим столь высокие зарплаты, чтобы они смогли купить автомобиль. И это старый Бисмарк в 1891 году после своей отставки в в интервью газете произнес поистине пророческие слова. «Капитал и труд», — сказал он, — «должны стать наилучшими друзьями, и они без сомнения стали бы таковыми, если бы только каждый из участников не желал прежде получить маленькое преимущество перед другим. Это естественно, просто таковы люди, и нам не следует надеяться, что мы сможем изменить это».

Это сказано точнее некуда в отношении того, что мы сегодня каждый год наблюдаем при переговорах по тарифам между объединениями работодателей и профсоюзами. Эти переговоры весьма в значительной степени являются кажущимися сражениями. Потому что предприниматели очень хорошо знают, что они должны постоянно повышать зарплаты, чтобы всё больше изделий становящейся всё более изощрённой техники и вследствие этого постоянно растущей производительности труда они смогли бы продавать с прибылью. Они должны были бы повышать зарплаты, если бы даже вовсе не было профсоюзов. Однако только лишь кажущимися сражениями эти переговоры по тарифам всё же также не являются, поскольку ведь «каждый из участников хотел бы прежде получить маленькое преимущество перед другим» — один немного больше дохода с капитала, другой немного больше трудового дохода, который точно соответствовал бы повышению продуктивности. Однако так как противники по переговорам всё же, исходя из их общих интересов, теперь являются лучшими друзьями и это они в принципе также знают, то они в конце концов почти всегда договариваются, а именно на несколько большее повышение зарплаты, чем собственно было бы уместно, от чего предприниматели затем некую часть перекладывают на цены. Так возникает умеренная постоянная инфляция, над которой вздыхают вкладчики сбережений. Однако она является самой малой проблемой, которую развитый капитализм и рай для рабочих, созданный им, приносят с собой.