Себастьян Хаффнер - Уинстон Черчилль

Короче говоря, без Черчилля в 1940 и 1941 годах вполне возможно представить себе, что сегодня семидесятивосьмилетний Гитлер восседал бы на троне великогерманского эсэсовского государства, которое бы простиралось от Атлантики до Урала или даже дальше. Без Черчилля возможно также сегодня ещё существовала бы Британская империя (Гитлер ведь вполне желал видеть её сохранившейся) — во всяком случае в неприятном младшем партнерстве с евро–азиатским континентальным рейхом Гитлера и вероятно в сильно фашизированной и варваризированной форме. Мировая контрреволюция, с которой Черчилль сам в двадцатые годы так часто любезничал — без Черчилля она возможно, по крайней мере вначале, победила бы. Ни в коем случае нельзя и этого исключать: что война возмездия и порабощения против Америки, которую Гитлер надеялся ещё лично вести после колонизации России во главе Старого Света, а именно в союзе с Британской империей, между тем имела бы место и была бы выиграна.

Но был Черчилль, и таким образом мировая история пошла иным путём. Благодаря Черчиллю Англия в 1940 году в решающий момент встала на пути Гитлера при его почти уже удавшемся прорыве — если угодно, против своих собственных и благоразумно просчитанных интересов. При этом она поставила на кон своё собственное физическое существование, равно как и свои экономические и имперские основы существования. Своё физическое существование она успешно защитила; свою экономику она надолго разрушила, а империю потеряла.

Благодаря Черчиллю властелинами Европы стали Америка и Россия, а не Германия. Благодаря Черчиллю фашизм больше не играет никакой роли в мире, а в политике за лидерство борются либерализм и социализм. Благодаря Черчиллю мировая контрреволюция побеждена, и мировой революции расчищен путь.

Большинства из этого Черчилль не желал, хотя для самого скверного случая он принимал это в расчёт. Он верил и надеялся, что сможет отвести принимаемые в расчёт опасности, жёстко, упорно и находчиво добивался того, чтобы отвести их, и потерпел в этом поражение: это его трагедия. Но одного он желал: безусловной, тотальной победы над Гитлером и гитлеровской Германией, а именно, если это так должно быть, любой ценой. Этого он достиг, и в этом его триумф.

В своей самой первой парламентской речи в качестве главы правительства, знаменитой речи «Кровь, пот и слёзы» от 13 мая 1940 года, Черчилль объявил, что его политика исчерпывается тем, чтобы вести войну — войну против чудовищной тирании, которая никогда не будет превзойдена в мрачном каталоге преступлений человечества; и что его единственная цель это победа — победа любой ценой. Многие из его слушателей — которые ведь были рассудочными, прошедшими через многое английским парламентариями и слушали всё это весьма спокойно, без бури аплодисментов — пожалуй посчитали это за витиеватую риторику Черчилля, к которой они были привычны. Однако как оказалось, он имел это в виду абсолютно серьёзно.

Двумя неделями спустя он сделал это ещё отчётливее. После Дюнкерка, когда на какое–то время никто в Лондоне не был уверен, повернёт ли теперь Гитлер против шатающейся Франции или против почти безоружной Англии, Черчилль заявил парламенту: «Я в это не верю ни на мгновение, но если должно будет случиться так, что этот остров будет покорён и обречён на голодную смерть, то наша империя и наш флот будут продолжать сражаться до тех пор, пока не наступит момент, и Новый Свет с оружием выступит за освобождение Старого Света». Это было сильно сказано, и парламент, во всяком случае его консервативное большинство, снова слушал его в молчании — в молчании, которое могло означать и взволнованность, и беспокойство, или все же также и молчаливое неодобрение.

Но Черчилль знал, что он говорил; и он знал, как это осуществить. В тот момент, когда ещё в Англии почти каждый думал лишь о выживании — а многие политики пожалуй уже и о том, как после некоторого сопротивления потихоньку суметь выйти из этой аферы — Черчилль уже планировал новую военную коалицию с Америкой и полную победу этой коалиции. И если для полной победы этот остров должен будет быть принесён в жертву — ну что ж, пусть тогда так и будет. Эта неслыханная решимость на победу любой, буквально любой ценой — вот что сделало Черчилля в 1940 году человеком судьбы.

Черчилль и Англия в 1940 году — это было не одно и то же, хотя сам Черчилль всегда утверждал это. «У вас львиные сердца», — великодушно объявил он позже, — «мне выпало на долю лишь дать льву рычание». Однако это было слишком скромно.

Несомненно, что в замечательных успехах обороны Англии в 1940 году — самоотверженное спасение армии из горящего, окружённого Дюнкерка, победа в воздушной битве над Англией и египетский Танненберг [14] Танненберг (Tannenberg), ныне Стембарк (Stebark), нас. пункт в Польше, в Ольштынском воеводстве. В данном контексте автор сравнивает разгром итальянских войск с окружением двух корпусов 2‑й русской армии под Танненбергом во время Восточно–прусской операции 1914 г. , с которым к концу года была уничтожена итальянская африканская армия — личный вклад Черчилля невелик; он более их комментировал, нежели побуждал, а Англия бы и без Черчилля, прижатая к стене, стала бы обороняться. Флегматичного, бедного фантазией упорства и храбрости в несчастье в Англии всегда хватало. Но что бы из этого сделали без Черчилля и как бы дело пошло дальше, это другой вопрос. В основном Англия и в героические часы своей истории не упускала полностью из вида своей благоразумной выгоды и знала, когда вовремя закончить свои войны. Совсем уж безосновательно она бы не получила своё прозвище «коварный Альбион». То, что в этот раз дело пошло настолько иначе, это работа Черчилля.

В примечательно крепком нервами самоощущении и вере в себя, с которыми Англия защищала себя сначала в 1940 году, несомненно также имелось стремление к самоизоляции. Сотни английских рыболовных, малых транспортных и спортивных судов — фактически скорлупок — в конце мая, когда во Франции всё рухнуло, совершенно без понуждения и на свой страх и риск переплывали Ла — Манш под градом бомб из Дюнкерка, чтобы помочь вызволить армию, доказав тем самым не только своё геройство, но и свой инстинкт островитян. Король Георг VI. — гораздо более типичный англичанин, чем Черчилль — писал тогда в своём частном письме: «Лично у меня гораздо лучше на душе, что у нас теперь больше нет союзников, с которыми мы должны церемониться и с которыми должны бережно обращаться.» А некий английский дипломат выразился об этом кратко — и именно в осторожном контактном разговоре, которые тогда исподтишка происходили тут и там с нейтралами, а также и с немецкими посредниками, и в которые Черчилль, когда он о них слышал, врывался как лев: «Время европейских гарантий для Англии прошло; Англии следует теперь думать о самой себе».