Николай Задорнов - Амур-батюшка (Книга 2)

Воздух пряный, густой от таежного настоя; в нем чувствуется свежая зелень, запах задышавшей коры, соков, цветов, озер, тины, протаявшего гнилья и рыбы, затухшей грудами в застойной воде.

Зеленые кедры пятнами выступали из желто-красной тайги. Сила бродила в деревьях, соки побежали по всему бесчисленному множеству стволов. Большая тайга стояла еще почти без зелени, но была уже не в один серый цвет, как зимой.

"Так вот и народ... - думал Егор. - Живет народ, сер и слаб, и вдруг забродили соки, пошли пятна. Чуть заметно оживились люди. А солнце ударит в чащу - и в каждой былине поднимается сила, зелень, цвет; все переменится. Люди оглянутся - и сами себя не узнают: "Мы ли это?.. Кругом все зелено, все в цветах!"

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Амур все бьет и ломает. Тальниковый лес с подмытого треснувшего берега плетнем повалился в реку.

Улугу подъехал к обрыву в оморочке.

- Берега нету, пристать некуда? - крикнул он Силину.

- Чего сердишься? - отозвался Тимошка.

Гольд не ответил ему, с досадой вытащил оморочку в кустарник, швырнул ее и, захватив вещи, проворно полез на обрыв. Забравшись наверх, он оглядел реку, лес, озеро, с досадой что-то пробормотал и побрел к огороду Кузнецовых. Там сел на сломе и закурил трубку, глядя, как работают хозяева.

- Ну, как живешь, Улугу? - подсел Федюшка. - Дай закурить...

- Худо! - отдавая берестяную коробку с табаком, ответил гольд с таким выражением, как будто это само собой разумелось.

- Чем же худо? - подошел Егор.

Гольд покосился на него и смолчал.

- Что молчишь?

Улугу поглядывал по сторонам. Вид у него был такой, как будто русские к нему приехали и пристают, а он не желает разговаривать.

Видя, что Улугу не в духе, Кузнецовы снова принялись за дело.

- Ребята, не досаждайте ему, пусть одумается человек, - сказал отец.

Улугу долго сидел и курил.

* * *

- Ну, худо, что ли? - восклицал Улугу, сидя вечером в избе Кузнецовых. За столом у него отлегло, и он стал разговорчивей. - Лед прошел, а гусь дорога нету?

- Как это гусям дороги нету?

- Конечно, гусь надо другую дорогу искать. Старая дорога пропали. Вот с колокольни гуся стреляли. Теперь другой дорогой летает.

Кузнецов недоумевающе смотрел на гостя.

- Ты заговариваешься, - заметил Тимоха.

Улугу метнул злобный взор на Силина.

- Гусь раньше близко садился, а теперь далеко. Раньше как раз на протоке садился. Чистенький такой коса, гусей много сидели, - оживляясь, с умилением сказал Улугу. - Ружьем палить прямо из дома можно... далеко не ходить.

- А теперь?

- Что теперь! - махнул рукой гольд. - Теперь косу затопило, вода верхом ходит, оморочкой ехать надо далеко, однако, кругом острова.

- Парень, кругом острова ехать - руки отмахаешь, пол версты будет. Конечно, из дома лучше бы тебе стрелять...

- Кто же виноват, что косу затопило?

- Кто виноват! - зло воскликнул гольд. - Русский виноват!

- Как так? Ведь это в прошлом году гусей стреляли. Разве гусь помнит?

- А разве нет? Что его дурак, что ли? Косу еще не затопило, гусь на старое место летал, а поп как раз на колоколе каждый день играл, пугал, наш гусь обратно пошел. Конесно, если не русский, так кто виноват. Моя, что ли?.. Конесно! - оживляясь, продолжал Улугу. - Рыбка тоже пугали. Дерево стучит...

- А рыба слышит, что ли?

- А че, его глухой? - с обидой воскликнул Улугу. - Когда лес рубили, его слышит...

- Парень, ты здорово по-русски говорить стал, так и режешь.

- Конесно! Худо, что ли! - с гордостью ответил Улугу.

- Ну, это все ничего! - сказал Егор. - Как оспа-то?

- Оспа, его ходит... Уже недалеко. У нас в деревне одна старая фанза была, где Покпа, Айдамбо жили, знаешь? Айдамбо новый дом строил, и Покпа туда пошел. А старый фанза бросали. Туда чужой бедный люди приехал и поселился. Там оспа теперь. Еще у нас много людей теперь голова болеют, пожаловался Улугу. - Они понимать не могут ничего.

- Верно, много гольдов за эти годы тряхнулись умом, - согласился Тимоха.

- На нашем озере теперь худо жить. Сибко сум...

- Какой сум?

- Ну, его сумит, гремит, народ чужой ездит. Как праздник, так идут, кричат, рыбка пугают...

- Парень, это в голове у тебя покоя нету, вот ты и придираешься, обнял гольда Тимоха. - Ты лучше оспы бойся. Эту фанзу сжечь надо и людей к себе не допускать.

- Че тебе! - со злом скинул с плеча его руку Улугу. - Наса саман тихонько играет, - продолжал он про то, что тревожило его, - гуся, рыбу не пугает. А тот играет - сибко сум...

- Как это поп играет?

- Колокол его, у-у, как играет... Сибко колокол стучит, Саман бубен играет, а поп - колокол. Все равно бубен. Только бубен веревка нету. Все равно богу молится.

- Поганый ты нехристь! - рассердился дед и отошел.

Улугу нахмурился.

- А как огород-то?

- Гохча копает, - ответил Улугу. Но его тревожили общие вопросы, а не огород. - Теперь каждый дом свой саман есть. Кругом люди заболел. Жить трудно.

- Вы еще не видели, как бывает трудно жить. Вам только руку протянуть - мясо в тайге ходит.

- Нам не трудно, что ли?

- Гуся, рыбы у вас до черта.

- Что тебе, скажи! - с презрением воскликнул Улугу. - Разве гусь всегда тут живет? Зимой, что ли, он летает? А сегодня опять какой-то русский озером ходил и пугал все. Прямо не знаю, куда от русских деваться!

- Спокойно не живется?

- Нет!

- На русских и русским же жалуешься, - молвил Федя.

Улугу не ответил.

Уральцы были ему соседи, к ним уже все привыкли, и они, по убеждению Улугу, не считались теми русскими, которые мешали жить.

- У нас бога нету, что ли? Че наш бог худой? - вдруг с обидой обратился Улугу к деду.

- Бог на небе живет!

- Наса маленький бубен играли, ево все равно слышит.

- Бог-то все слышит, - с угрозой отвечал дед Кондрат.

- Конесно, бог один.

- Бубном чертей гонять, а не богу молиться, - сказал Федя.

- Все равно! Колокол тоже помогает, - подхватил Силин. - У-у, черти колокола боятся, ка-ак ударит - и враз чертей отбивает. Они, знаешь, черти эти, на приступ лезут, человечью душу схватить, а он их как крупной дробью. Вот заметь, парень, стало почище у вас на озере.

Улугу молчал, видимо сравнивая в уме, как шли дела с чертями раньше и как теперь.

- Все равно русский пришел - худо! - решительно молвил он и повалился на лавку, не выказывая ни деду, ни Егору никакого внимания.

Так много на отвлеченную тему, да еще русским наперекор, он никогда не говорил. Поэтому устал до изнеможения и едва прилег, сразу уснул и захрапел.

В том, как рыба ходила, какой дорогой гусь летал, была, казалось, прежде стройная гармония жизни. А теперь то тут, то там, и в больших делах и в мелочах, эта гармония нарушалась. Приход русских, рубка леса, постройка церкви интересовали Улугу. А вот гуси колокола испугались. Мелочи сильней всего досаждали Улугу, и он не мог смириться с тем, что весь строй старой жизни разваливался. Что бы ни случилось, Улугу казалось, что во всем виноваты русские. Конечно, их мало, а тайга велика, но они лезут всюду. Они проникли в душу Улугу.