Павел Загребельный - Я, Богдан (Исповедь во славе)

- Если бы, пане гетман, - хмуро промолвил Коробка. - Хотя хутора и наши, но все равно панство задаром их не раздает. Подговаривал меня пан Смяровский еще с четырьмя казаками свести тебя со света, - вот за это и даровал нам привилей королевские. Имеет их полную шкатулку, и в каждом "окошко" для вписывания имени того, кто пойдет против Хмельницкого.

И это посланец того короля, которого я сам поставил над шляхтой, надеясь на его благодарность! Если и души властелинов скроены так мерзко, так где же искать благородства и святости, где, где?

- Где же эти четверо? - спросил.

- Трое сидят под замком и ждут твоей воли, гетман, - сказал Демко, - а один пытался бежать на Белую Церковь, так пришлось его придержать из мушкета. Захочешь послушать этих троих?

- Что же теперь их слушать? Разве что узнать, как думали убить меня? Да это и Федор вот скажет.

- Способов было много, - промолвил Коробка. - Пан Смяровский не давал привилея, прежде чем не перечисляли ему самое малое пять способов и средств, да и то таких, чтобы он принял и утвердил. Да мы же его знаем давно. Когда был когда-то подстаростой черкасским, глаза выкалывал нашим людям. И теперь не побоялся пробраться аж сюда, сидеть у тебя, гетман, под боком и кновать против твоей жизни.

- Отважный пан, а я отважных люблю, вот он и пробрался в такую даль. А ну-ка, Демко, зови Иванца!

Брюховецкий возник в дверях и смотрел на меня глазами праведника.

- Отдай есаульскую трость свою Коробке, - спокойно промолвил я.

- Батько! - встрепенулся Иванец. - За что?

- Побудешь простым казаком, а Коробка - есаулом, я же посмотрю, как пойдут дела.

- Батько! - заскулил Иванец.

Я отвернулся от него, махнул Коробке, чтобы тоже уходил; оставил возле себя только Демка.

- Созывай старшину. Генеральный судья и генеральный обозный пусть придут ко мне, отдам им пана Смяровского. Пусть судят.

Смяровский отпирался, кричал о своей посольской неприкосновенности, о королевском маестате, но когда Коробка принес его шкатулку и показал в ней полсотни привилеев с "окошками" на имена предателей, Чарнота первым кинулся с обнаженной саблей на шляхтича, за ним и все, кто там был. Изрубленного, полуживого Смяровского закопали в землю. Хотел посулами земли купить предателей среди нас, - накормили землей его самого.

Посланец Киселя отец Петроний бежал из Чигирина под прикрытием своего игуменского шлыка, правда, перед этим кинулся было, по подсказке Выговского, к Матроне, просил ее повлиять на меня, смягчить мою душу, но она вельми хорошо знала, в каком я состоянии, и посоветовала отцу превелебному, если хочет быть целым, исчезнуть из Чигирина как можно скорее. Пешком добежал он до самого Киева, а потом лесами и в Гощу со страшной вестью: казацкая сила поднимается снова!

Черную раду на Масловом Ставе я не держал, чтобы никто не знал, куда и когда буду идти. Перед праздниками устроил перепись казацкого войска под Киевом, на Лыбеди, потом сделал еще один смотр под Белой Церковью, и отправились встречать хана с ордой. А тем временем королевские региментари после бесконечных торгов, споров, переговоров, передвижений на волынском пограничье собрались вместе, чтобы положить конец этим метаниям, и начали закладывать общий табор под Збаражем.

Я продвигался туда медленно, ожидая, чтобы собрались там все мои самые "лучшие" знакомые, прежде всего Вишневецкий и Конецпольский, и, как только они вскочили в построенную собственными руками западню, тотчас же захлопнул ее.

Так началась еще одна моя битва, которая принесла мне наибольшую победу и наибольшее поражение одновременно.

Как можно совместить несовместимое? Снова выступал я неудачным чудотворцем и знал, что буду им, пока не осуществится тот мой замысел великий, который продиктовало мне в июньскую ночь черкасскую письмо к самой истории. История же никогда не торопится слишком, когда надо кого-то спасать, - это только уничтожает она без промедления и без сожаления.

33

- Чом ти, жайворонку, рано з вир'я вилетiв:

Iще по гороньках снiженьки лежали,

Iще по долинах криженьки стояли?

- Ой я тi криженьки крильцями розжену,

Ой я тiї снiженьки нiжками потопчу...

В прошлом году был незначительный мор, на людей, который едва и заметили из-за наших великих викторий. В том же году был недород из-за отсутствия дождей в весенние месяцы, только яровые уродили, чем люди и спаслись от голода. В то же лето страшная сила саранчи наползла на степи, так что негде было косить сено для коней. К тому же зима выдалась вельми долгой и тяжелой, скот нечем было кормить, саранча зазимовала на Украине, весной снова появилась, причинила большой вред, и потому поднялась огромная дороговизна. Поля наполовину были не засеянными, а где и сеяли, то ничего не уродилось, одна лишь падалица взошла в тех местах, где прошлым летом стояли войсковые лагеря. Кормили скот соломой со стрех, так что до весны и соломы на хатах не стало. После рождества жито продавалось по два злотых с лишком, а потом и по копе, в апреле осьмушка жита шла за сорок три злотых, осьмушка проса по три и десять, овес по два злотых. Я же должен был не только прокормить войско, но и удержать его от грабежей, показать его величие и достоинство.

Снова была передо мною земля сгорбленная, как натруженные люди. Все битвы мои среди таких холмов, а родились мы на необозримых равнинах, и души наши были далекими от ограниченности и скованности.

Региментари заложили табор на целую милю в длину для личных удобств и просторного стояния. Было у них войска двадцать или тридцать тысяч и в три раза больше челяди при нем, так что и получалось, может, на шестьдесят или семьдесят тысяч всего, как и у меня. Четыре орды, пришедшие с ханом, крымская, ногайская, азовская и белгородская - могли насчитывать тоже около шестидесяти тысяч, может, и больше - никто не мог бы сказать, даже Ислам-Гирей, потому что войско можно посчитать только тогда, когда кормят его, когда же оно питается самостоятельно, то как можно знать его количество? У меня было двадцать три полка казацких - и все неодинаковые: были и по пять тысяч, и по пятьсот, а посполитых прибывало каждый день тысячами. Канцлер Радзивилл считал, что под Збараж идут одни лишь обманутые Хмельницким: "Ницпон Хмельницкий обманывал плебс, заявляя, будто это сама шляхта вопреки королю и праву хочет уничтожить казаков, поэтому сгрудились в таком большом количестве. Несколько дней перед этим наши в вылазке убили множество из этого талатайства".

Не гультяйство и не талатайство собралось под Збараж, не кошмарно-кровавая азиатчина и варварская дичь, как говорили паны шляхтичи пренебрежительно, - пришел туда народ, поднятый великим духом и великой надеждой защитить добытую свободу, и были это уже не орды беспорядочные, а могучее войско, над которым стоял гетман Хмельницкий, вождь и полководец.