M. Базилевичъ - ПОЛОЖЕНІЕ РУССКИХЪ ПЛЕННЫХЪ ВЪ ГЕРМАНІИ И ОТНОШЕНІЕ ГЕРМАНЦЕВЪ КЪ НАСЕЛЕНІЮ ЗАНЯТЫХЪ ИМИ ОБЛАСТЕЙ ЦАРСТВА ПОЛЬСКАГО И ЛИТВЫ

Симонъ, Николай Ивановичъ, 270 полка, Эстляндской губ., Гансалъ, трактиръ Параденъ (жена Карина Симонъ) разсказалъ слѣдующее:

«Въ плѣнъ попалъ въ сентябрѣ 1914 года подъ Тильзитомъ. Пароходомъ повезли въ Данцигъ, обращеніе было звѣрское. Куда итти не командовали, хотя среди насъ были отлично говорившіе по нѣмецки, а били прикладами. Въ Данцигѣ насъ собралось до 3 тысячъ человѣкъ и насъ размѣстили на трехъ пароходахъ и заперли въ трюмахъ. Солома была, какъ навозъ. Выходить изъ трюма совершенно не позволяли. Въ первую ночь одинъ изъ насъ вышелъ, чтобы оправиться, его безъ предупрежденія сейчасъ же застрѣлили. Въ трюмѣ было почти невозможно дышать, оконъ не было, было темно. Былъ только одинъ люкъ, который на ночь закрывали. Такъ мы на пароходѣ прожили двѣ недѣли. Причемъ нѣсколько дней оправлялись на ту же солому, на которой спали, а затѣмъ только вырыли на берегу канавку. Побои прикладами считались за милость, обыкновенно же кололи штыками, если кто шелъ медленно. Кормили ужасно: супъ съ червями и того мало. Въ октябрѣ меня перевезли на работы въ Петтелькау. Работа состояла въ томъ, что нужно было отвести воду изъ рѣки въ каналъ, на которомъ были установлены машины, дававшія свѣтъ всей Восточной Пруссіи. Такимъ образомъ работать приходилось съ утра до ночи въ грязи и водѣ. Работали обыкновенно съ 6 час. утра до 6 час. вечера, но если шли дожди, и вода въ рѣкѣ поднималась, то, чтобы укрѣпить плотину, которую тамъ дѣлали, заставляли работать цѣлую ночь. Я умѣю хорошо говорить по-нѣмецки и слышалъ неоднократно, какъ нѣмцы между собой говорили, что фирма, которая взялась произвести эти работы, наживаетъ на насъ десятки милліоновъ, что, если бы не война и не мы плѣнные, то всю эту работу, которую заставили насъ сдѣлать въ одинъ годъ, нѣмцы окончили бы не раньше, какъ черезъ пять лѣтъ, и работа обошлась бы имъ самое меньшее въ десять разъ дороже, чѣмъ теперь. Къ намъ были приставлены нѣмецкіе рабочіе надсмотрщики, конвойные въ нашу работу не вмѣшивались, они только смотрѣли, чтобы мы не бѣжали. Довольствовать насъ должна была фирма, отъ фирмы же мы должны были получать одежду и леченіе. Баракъ, въ которомъ мы жили, былъ низкій, нары въ три ряда одинъ надъ другимъ, такъ что сидѣть на нарахъ было невозможно, стоять въ баракѣ можно было только посрединѣ. На весь баракъ было только одно окно, въ баракѣ помѣщалось по 200 человѣкъ. Кормили совершенно впроголодь, при работѣ нѣмецкіе рабочіе и надсмотрщики избивали плѣнныхъ немилосердно. Цѣлый годъ, пока мы тамъ работали, мы были безъ писемъ. Люди были почти голые, безъ сапогъ, все было оборвано. Платить стали съ мая мѣсяца 1915 года очень неисправно, причемъ завели лавочку, въ которой по очень дорогой цѣнѣ можно было купить кое-что. Такимъ образомъ, тѣ деньги, которые они выплачивали намъ, опять попадали къ нѣмцамъ. Весною 1916 года на баракъ въ 200 человѣкъ роздали по 20 шинелей. Я всю зиму работалъ безъ шинели. Чтобы избавиться хоть на одинъ день отъ работы, плѣнные въ нѣкоторыхъ баракахъ вырыли подъ поломъ настолько большія ямы, что тамъ одновременно могло спрятаться до 10 человѣкъ. Землю они выносили въ карманахъ и подъ шапкой, и вотъ они устроили между собою очереди и умудрялись залѣзать въ ямы. Такъ какъ кругомъ была невылазная грязь, то конвойные не производили строгаго подсчета выходящихъ на работу, а обыкновенно выгоняли на работу всѣхъ и послѣ того, какъ всѣ изъ бараковъ выйдутъ, они, вмѣстѣ съ нѣмецкими рабочими, имѣя въ рукахъ палки, смотрѣли по нарамъ и подъ нарами, не спрятался ли кто, и первое время, когда не были еще готовы ямы, то спрятавшихся жестоко избивали. Мы уѣхали оттуда въ мартѣ мѣсяцѣ 1916 года, закончивъ работы. До ноября мѣсяца врачебной помощи не было никакой, а въ ноябрѣ пріѣхалъ докторъ Горбенко изъ лагеря Арисъ. Онъ сталъ требовать, чтобы на работы насъ не смѣли выгонять голыми, людей, у которыхъ не было сапогъ, записывалъ какъ больныхъ, и вообще всѣми силами старался заступиться за насъ. Понимая по-нѣмецки, я слышалъ, что нѣмцы между собою ругали его и говорили, что нужно написать какую-то на него жалобу. И дѣйствительно, его отъ насъ услали въ лагерь Пруссишъ-Голландъ въ концѣ января 1916 года. Послѣ окончанія работъ насъ почти всѣхъ, т. е. около полуторы тысячи человѣкъ, отправили въ лагерь, гдѣ я встрѣтилъ опять доктора Горбенко».

Священникъ крѣпости Ново-Георгіевскъ, отецъ Леонидъ, эвакуированный въ мартѣ — апрѣлѣ 1917 года въ Россію, какъ страдающій ракомъ желудка, сообщилъ мнѣ слѣдующее:

«Въ концѣ 1915 года и началѣ 1916 года онъ находился въ лагерѣ Арисъ, гдѣ состоялъ лагернымъ священникомъ, кромѣ того, онъ долженъ былъ подъ конвоемъ нѣмецкихъ унтеръ-офицеровъ объѣзжать ближайшія рабочія команды. При посѣщеніи рабочей команды въ Бойяхъ, гдѣ было болѣе полуторы тысячи нашихъ плѣнныхъ, послѣдніе разсказали ему, что въ концѣ 1914 года ихъ въ буквальномъ смыслѣ слова морили голодомъ и забивали на смерть безъ всякой съ ихъ стороны вины и довели ихъ до такой степени, что многіе изъ нихъ не могли уже ходить. Когда туда пріѣхалъ какой-то нѣмецкій генералъ, то плѣнные бросились на колѣни передъ нимъ и просили его отдать приказаніе растрѣлять ихъ, а не морить ихъ мучительной медленной смертью, и только послѣ этого ихъ стали немного лучше кормить».

Докторъ (фамилію и адресъ его не сообщаю, такъ какъ онъ остался въ плѣну), бактеріологъ московской городской управы, показалъ слѣдующее:

«Въ плѣнъ попалъ 2 февраля 1915 года вмѣстѣ съ корпуснымъ врачемъ Булычевымъ — больнымъ старикомъ. Ограбили все. Булычева заставили идти пѣшкомъ, отнявъ у него его собственную повозочку. Такъ какъ итти онъ не могъ, то наши солдаты сжалились надъ нимъ и понесли его на шинели. По дорогѣ насъ задержала колонна идущихъ нѣмецкихъ солдатъ. Тамъ былъ какой-то, очевидно изъ старшихъ нѣмецкихъ врачей. Мы обратились къ нему съ жалобой, и онъ разрѣшилъ Булычеву продолжать дальнѣйшій путь въ повозочкѣ. Мы пришли въ какой-то городокъ, гдѣ насъ посадили въ сырую темную тюрьму, тамъ были только голыя нары. Мы застали тамъ доктора Гедройца и нѣсколькихъ офицеровъ. Нѣмцы насъ совершенно не кормили, и мы жили подаяніемъ жителей. Булычевъ и Гедройцъ были больны, и по ихъ настоятельнымъ требованіямъ они куда-то были уведены. Нѣмецкіе солдаты толпами заходили къ намъ въ камеру, грубо ощупывали насъ въ поискахъ что-либо ограбить, и, такъ какъ было темно, хватали насъ за ноги, задирали ихъ кверху и осматривали наши сапоги. У кого они были сносны, то тутъ же и стаскивали. Къ моему счастью меня на другой день отправили къ товарищамъ. Они жили на какой-то частной квартирѣ въ маленькой комнаткѣ. Я спалъ на полу. Изъ дому мы никуда не имѣли права выходить. Одинъ разъ кто-то изъ насъ хотѣлъ пройти въ ближайшую лавочку что-то купить, но сейчасъ же былъ остановленъ грубымъ окрикомъ перваго встрѣчнаго нѣмецкаго солдата, которые цѣлые дни и ночи шлялись толпами по городку. Мы кормились исключительно милостыней жителей: намъ очень много помогалъ ксендзъ и аптекарь-еврей. Они, какъ воры, пробирались тайкомъ къ намъ и приносили подъ полой всякую ѣду. Отъ денегъ они категорически отказались. Мы боялись быть отправленными вмѣстѣ съ нѣмецкими солдатами и выпросили разрѣшеніе, чтобы насъ отправили съ транспортомъ раненыхъ. Намъ дали на дорогу ломтикъ хлѣба и чашку кофе безъ сахара и взяли честное слово, что мы не будемъ бѣжать. 12 февраля мы прибыли въ Сувалки. Отступая двѣ недѣли тому назадъ изъ Сувалокъ, мы оставили тамъ около 300 тяжело раненыхъ въ еврейской больницѣ. Еврейки, добровольныя сестры, съ большой сердечностью ухаживавшія за ними, разсказывали намъ, что, когда городъ былъ занятъ нѣмцами, то пришелъ какой-то нѣмецкій докторъ и приказалъ всѣхъ больныхъ перетащить въ полуразрушенный, совершенно не приспособленный для помѣщенія раненыхъ, частный домъ. Нѣмцы совершенно не заботились о раненыхъ. Мы неоднократно обращались къ коменданту, но безрезультатно. Сжалился аптекарь-еврей и безплатно отпускалъ намъ перевязочный матеріалъ, изъ сохранившагося у него запаса. Раненые кормились исключительно только подаяніемъ жителей, причемъ чувствовался большой недостатокъ въ хлѣбѣ. Полная безучастность нѣмцевъ къ положенію нашихъ раненыхъ доходила то того, идо мертвецы лежали по трое-четверо сутокъ на крыльцѣ нашего импровизированнаго лазарета, такъ какъ, несмотря на наши записки къ коменданту, никто не приходилъ хоронить ихъ. Наконецъ пріѣхалъ нѣмецкій генералъ врачъ Музехольцъ, осмотрѣлъ нашъ «лазаретъ» и торжественно заявилъ, что обстановка, въ которой мы работаемъ, заставляетъ желать много лучшаго, и что онъ насъ переведетъ въ прекрасную казарму, но только тогда, когда все тамъ устроитъ. Занимался онъ этимъ устройствомъ, цѣлыя двѣ недѣли, послѣ чего мы и перешли туда. Дѣйствительно, помѣщеніе, въ сравненіи съ тѣмъ, которое мы занимали раньше, было прекрасно, а устройство его, которымъ Музехольцъ занимался цѣлыя двѣ недѣли, заключалось въ томъ, что въ совершенно пустыхъ громадныхъ комнатахъ казармы на полу тонкимъ слоемъ была разбросана солома.