M. Базилевичъ - ПОЛОЖЕНІЕ РУССКИХЪ ПЛЕННЫХЪ ВЪ ГЕРМАНІИ И ОТНОШЕНІЕ ГЕРМАНЦЕВЪ КЪ НАСЕЛЕНІЮ ЗАНЯТЫХЪ ИМИ ОБЛАСТЕЙ ЦАРСТВА ПОЛЬСКАГО И ЛИТВЫ

Докторъ Шалабутовъ, Константинъ Васильевичъ, Петроградъ, Широкая, 15, разсказалъ мнѣ слѣдующее:

«Въ плѣнъ я попалъ 17-го августа 1914 года. Нѣмецкіе солдаты срывали съ насъ значки и погоны. Казенное имущество и наше личное подверглось полному разграбленію. Врачъ-нѣмецъ отнялъ у меня врачебную сумку и вмѣсто нея сунулъ мнѣ какой-то пустой футляръ. Казаковъ на нашихъ глазахъ убивали. Передъ взятіемъ въ плѣнъ мы открыли перевязочный пунктъ въ деревнѣ Улешенъ, въ какой-то хатѣ. Во время завязавшагося боя шальная пуля залетѣла въ хату и убила хозяина ея. Когда нѣмцы вошли въ хату и забрали насъ, то къ намъ было предъявлено обвиненіе въ его убійствѣ. Насъ, двухъ врачей и 10 офицеровъ, бывшихъ съ нами въ хатѣ, хотѣли сейчасъ же растрѣлять, но почему-то передумали. Хату окружили карауломъ, толпы солдатъ подходили къ нашимъ окнамъ, грозили кулаками, штыками и ножами. Они требовали, чтобы имъ разрѣшили убить насъ тутъ же. Насъ цѣлыя сутки продержали въ ожиданіи смерти. Ни на какой судъ или допросъ насъ не водили, на другой день намъ заявили, что дѣло выяснилось и мы не виноваты. Насъ еще продержали дня четыре, совершенно не кормили и отправили пѣшкомъ верстъ за 20 въ Нейдебургъ, гдѣ помѣстили въ лазаретъ. Всѣхъ врачей тамъ собралось до 60 человѣкъ. Отсюда насъ отправили въ вагонахъ ІV класса въ лагерь Нейcе. Всю дорогу мы были заперты, и только, одинъ разъ, въ 3 часа ночи, на какой-то изъ станцій намъ дали поѣсть какой-то каши, а утромъ совершенно гнилой колбасы, которую изъ насъ никто не ѣлъ. Въ Нейсе насъ помѣстили въ казармѣ и брали 45 марокъ за отвратительный обѣдъ. Мы всегда были голодны. Въ ноябрѣ меня переслали въ Ламсдорфъ, гдѣ я 2 недѣли жилъ въ комнатѣ при солдатскомъ баракѣ, отдѣленной отъ помѣщенія плѣнныхъ тонкой шелевочной перегородкой. Кругомъ были громадныя щели. Было очень холодно и была масса вшей, которыя переползали изъ сосѣдняго солдатскаго помѣщенія въ нашу комнату. Отсюда, меня перевели въ лагерь Альтенграбовъ. Тамъ было около 30.000 плѣнныхъ, среди которыхъ въ это время свирѣпствовали сыпной тифъ и холера. Переболѣло не менѣе 16.000 плѣнныхъ. Условія работы были ужасающія. Больные лежали среди здоровыхъ какъ дрова. Тамъ работало насъ 16 русскихъ врачей и нѣсколько французовъ; поголовно всѣ мы голодали, такъ какъ купить ничего нельзя было. Въ концѣ декабря меня перевезли въ лагерь Виттенбергъ, гдѣ я нашелъ 8 русскихъ врачей и 16 французовъ. Плѣнныхъ было до 16.000. Въ январѣ тамъ начались отдѣльные заболѣванія тифомъ. Мы сейчасъ же доложили объ этомъ, но нѣмцы не обращали никакого вниманія. Затѣмъ къ намъ пріѣхалъ какой-то корпусный врачъ, выслушалъ насъ, осмотрѣлъ больныхъ и сталъ смѣяться надъ нашимъ діагнозомъ. Мы требовали принять самыя энергичныя мѣры. Эпидемія съ каждымъ днемъ принимала все болѣе и болѣе грозный характеръ, наконецъ, нѣмцы должны были повѣрить намъ. Всѣ мѣры борьбы съ ихъ стороны ограничились только тѣмъ, что они прислали 6 англійскихъ и 6 русскихъ врачей, отгородили насъ помимо колючей проволоки еще заборомъ, заперли и предоставили на волю судебъ. 5 мѣсяцевъ мы были лишены какого бы то ни было общенія съ внѣшнимъ міромъ. Сказать, сколько переболѣло плѣнныхъ, я не могу, такъ какъ самъ заболѣлъ. Но по нашему подсчету постоянно больныхъ въ лагерѣ лежало не менѣе 4.000 человѣкъ, а судя потому, что эпидемія продолжалась 5 мѣсяцевъ, нужно думать, что переболѣли поголовно всѣ, кромѣ тѣхъ, кто вообще по тѣмъ или инымъ причинамъ былъ не воспріимчивъ къ сыпному тифу. При лагерѣ существовалъ самый примитивный лазаретъ, который, конечно, не могъ обслужить и тысячной доли всѣхъ больныхъ. Больные валялись по всѣмъ баракамъ. Въ день умирали приблизительно 7 французовъ, 3 англичанина и 1 русскій, но не нужно забывать, что по количеству плѣнные шли въ обратномъ порядкѣ: больше всего было русскихъ, меньше французовъ и очень мало англичанъ, такъ что процентъ смертности былъ приблизительно слѣдующій: у русскихъ — 6–8 %, у французовъ З6 %, у англичанъ — 60–65 %, всего за эпидемію умерло около 800 человѣкъ, но сказать точно цифры я не могу. Среди врачей умерло 2 русскихъ и 4 француза. Отсюда я уѣхалъ въ лагерь Раштадтъ, о которомъ вы сами знаете, такъ какъ жили тамъ».

Дозоринъ, Павелъ Зиновьевичъ, гор. Саратовъ, улица Голая, собственный домъ, № 76, разсказалъ мнѣ слѣдующее:

«Въ плѣнъ попалъ 29-го августа 1915 года подлѣ мѣстечка Скидль (Гродненской губ.). Въ первый день намъ дали по черпаку какой-то неопредѣленной жидкости, а затѣмъ двое сутокъ ничего ѣсть не давали. Около Гродно мы буквально паслись на растущей въ полѣ капустѣ и картошкѣ. Мы срывали капустныя листья, вырывали картошку и ѣли ихъ сырыми. Передъ Гродно съ меня сняли сапоги, отобрали сахаръ, перочинный ножъ и палатку. Въ Гродно мы заявили жалобу на грабежи какому-то нѣмецкому офицеру. Онъ что-то сказалъ стоявшимъ тутъ нѣмцамъ, и тѣ на глазахъ его избили насъ. На восьмыя сутки насъ пригнали въ лагерь Арисъ. Объ. этомъ лагерѣ я не буду разсказывать, такъ какъ вы сами видѣли, какъ мы тамъ жили. Могу только сказать, что отъ всѣхъ ужасовъ, которые тамъ были, мы, плѣнные, старались спастись, записываясь на работы. Я тоже записался на эти работы, и въ октябрѣ 1916 года меня привезли въ лагерь Пруссишъ-Голландъ. Люди до того отощали, что не могли выходить изъ вагоновъ: это были тѣни людей, многіе не могли стоять и падали. Насъ везли по 50 человѣкъ въ товарномъ вагонѣ и ничего не давали ѣсть. Совершенно случайно конвойными къ намъ попали нѣмецкіе поляки. Они купили 3 хлѣба и раздавали намъ изъ жалости по кусочку. Часть изъ насъ попала на работы на заводъ Шихау въ Эльбингъ. Это громадный заводъ, гдѣ строятся подводныя лодки и миноносцы. Плѣнные, когда узнали, что ихъ привезли на военный заводъ, отказались работать, тогда ихъ стали избивать желѣзными прутьями, а тѣхъ, которые упорствовали, заставляли ногтями счищать асфальтовый полъ заводскаго зданія. Если же они отказывались это дѣлать, то имъ на руку сыпали горящія уголья изъ заводскихъ печей. Многіе плѣнные, чтобы избавиться отъ этой работы противъ своихъ же братьевъ, отрубали себѣ пальцы на рукахъ и попадали къ вамъ въ лазаретъ. Я слышалъ, что точно такимъ же истязаніямъ подвергались наши плѣнные въ Инстенбургѣ подъ Кенигсбергомъ. Позже, когда сталъ приходить изъ Россіи дарственный хлѣбъ, нѣмцы его намъ не выдавали, они забирали его себѣ и затѣмъ открывали торговлю, продавая этотъ хлѣбъ по маркѣ за небольшой кусокъ».

Докторъ Мещерскій, Иванъ Максимовичъ, земскій врачъ Черниговской губ., Новгородъ-Сѣверскаго уѣзда, сообщилъ слѣдующее:

«Въ плѣнъ попалъ 29-го января 1916 года въ мѣстечкѣ Ваштынецъ. На площади этого мѣстечка стояли обозы лазарета съ красными крестами на повозкахъ. Нѣмцы, несмотря на красные кресты, открыли огонь по обозу. Медицинскій персоналъ лазарета и санитары укрылись въ мѣстной аптекѣ. Нѣмецкіе солдаты, выстроившись передъ аптекой, продолжили обстрѣлъ уже самой аптеки. Мы спаслись отъ смерти только тѣмъ, что догадались упасть на полъ. На насъ сыпались стекла и штукатурка съ потолка. Но все-таки былъ убитъ солдатъ 1-го лазарета 27 пѣх. дивизіи Дарулисъ, а двое другихъ ранены. Насъ вывели на площадь и солдаты на глазахъ у офицеровъ стали срывать съ насъ аммуницію, ощупывали наши руки; у кого были кольца, снимали ихъ. Насъ всѣхъ вмѣстѣ съ солдатами отвели въ небольшую кирку, гдѣ и заперли на всю ночь. Въ церкви набилось до 5.000 человѣкъ, не было никакой возможности сѣсть, люди едва стояли. Уже черезъ часъ — два было трудно дышать. Какъ мы пережили эту ночь, я не знаю. Насъ совершенно не кормили, но на нашихъ глазахъ, когда нѣмцы собирали насъ на плацу, офицеры и солдаты откупоривали разграбленныя банки съ консервами и ѣли ихъ. На другой день насъ пѣшкомъ погнали въ Сталюпененъ, верстъ 26. Дорогой помощникъ смотрителя 1-го лазарета 27 пѣх. дивизіи, вѣроятно, отъ усталости, немного вышелъ изъ строя (насъ вели по четверо). Кавалеристъ конвойный подскочилъ и ударилъ его копьемъ по головѣ, отчего тотъ упалъ. Встрѣчающіеся на дорогѣ жители осыпали насъ бранью, подбѣгали и плевали на насъ, а какой-то штатскій нѣмецъ бросился на смотрителя 1-го лазарета съ палкой, намѣреваясь ударить его, но только благодаря тому, что тотъ прекрасно говорилъ по-нѣмецки, и крикнулъ ему что-то, ударъ былъ предотвращенъ. Конвой все это видѣлъ и смѣялся. Когда насъ привели въ Сталюпененъ, насъ окружила толпа нѣмецкихъ солдатъ, которые ругали насъ русскими собаками, русскими свиньями, а одинъ изъ нихъ, подойдя къ врачу дивизіоннаго лазарета 27 пѣх. дивизіи, ударилъ его кулакомъ по головѣ. Конвойные относились ко всему этому не только безучастно, но одобрительно. Всю дорогу они занимались только тѣмъ, что вымогали у плѣнныхъ офицеровъ и врачей папиросы. Въ Сталюпененѣ насъ опять заперли въ церкви; здѣсь скопилось опять до 5–6.000 плѣнныхъ. Церковь была нѣсколько больше, а потому можно было хоть сидѣть на голомъ каменномъ полу. Днемъ мы имѣли право ходить по церковному двору, а на ночь насъ запирали въ церковь. Такъ мы прожили около недѣли. Подстелить подъ себя ничего не было, такъ какъ все было ограблено нѣмцами. Мы просили пріѣхавшаго нѣмецкаго генерала, чтобы насъ куда-либо отправили, на что онъ намъ отвѣтилъ дословно: «Не безпокойтесь, свиней поведутъ и запрутъ куда надо». Солдатамъ и здѣсь первые дня 2 ничего не давали ѣсть. Несчастные подходили къ намъ и просили: «дайте, докторъ, что нибудь пожевать». Дня черезъ 2 стали кормить, но слѣдующимъ образомъ: въ ограду церкви входило нѣсколько офицеровъ съ нѣмецкими дамами, а солдаты за ними несли 2–3 ведра сваренной нечищенной картошки. Картофель этотъ ставился посреди двора передъ толпой голодныхъ плѣнныхъ и нѣмецъ, умѣвшій говорить по-русски, кричалъ: «Берите скорѣй, кто, хочетъ». Такъ какъ этой картошки, если бы ее раздѣлить поровну для всѣхъ, не хватило бы и по десятой части картофелины на человѣка, то, конечно, голодные солдаты набрасывались на эти ведра, сбивали другъ друга съ ногъ, и каждый старался захватить хоть что-нибудь. Этимъ зрѣлищемъ забавлялись нѣмецкія дамы, а офицеры, указывая хлыстомъ на плѣнныхъ, говорили громогласно: «и съ этой сволочью мы должны сражаться». Вообще все это пребываніе въ Выштинцѣ и Сталюпененѣ — сплошной кошмаръ. Уже прошло 2 года и до сихъ поръ мнѣ по ночамъ слышатся эти ужасные голоса: «Докторъ, дайте что-нибудь пожевать».