Роберт Робинсон - Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе

Я взбежал по лестнице, отдышался и постучал в дверь кабинета. Она была слегка приоткрыта. За ней послышалось какое-то ворчание. Я вошел. В просторном кабинете за столом восседал грузный, неуклюжий мужчина с большими толстыми пальцами. Он уставился на меня. Губы его были плотно сжаты, словно запечатаны.

«Товарищ секретарь, не могли бы вы мне сказать, по каким дням председатель Верховного Совета принимает личные заявления граждан».

Лицо секретаря налилось кровью. Он поднялся из своего кожаного кресла и двинулся в мою сторону. «Что?…твою мать! Убирайся, пока я не приказал вышвырнуть тебя отсюда!»

Я обратился в бегство. Даже сидя в вагоне метро, не мог унять дрожь. Какая отвратительная и злобная брань! Оскорбительно было даже не то, что он сказал, а то, как он это сказал. Русская брань ужасна для слуха — она звучит грубее и отвратительнее, чем на всех других знакомых мне языках. Я был глубоко оскорблен. Что плохого я сделал? Гражданам предлагали обращаться к председателю с жалобами, я лишь последовал этому предложению. Очевидно, мне нужно было быть умнее и догадаться, что статья в газете — это очередная советская фальшивка.

И все-таки я не терял надежды. Ясно было — в 1956 году мне не уехать. Те, кто выдал мне паспорт, знали, что я не смогу им воспользоваться. Что ж, попытаюсь еще раз, но теперь представлю другие основания для получения визы.

Наступил 1957 год. Я решил действовать через Булганина, который к тому времени поднялся по советской иерархической лестнице до премьер-министра и стал вторым человеком в стране. Уверенности в том, что он ответит на мое письмо, у меня не было, но я обдумывал каждое слово так, словно от этого зависела моя жизнь. Я напомнил Булганину о нашей встрече в 1935 году, когда он был председателем Моссовета, и о его обещании помочь мне в случае необходимости. Я упомянул награды, полученные мной за работу в качестве инженера-механика и за мои рационализаторские предложения. Письмо я понес в местное почтовое отделение. Почтовый служащий взглянул на адрес и отказался принять письмо. Я хотел было обратиться к начальнику почты, но его не оказалось на месте.

Тогда я поехал в центр, на улицу Горького, чтобы отправить письмо заказной почтой с Центрального телеграфа. Но как только почтовая служащая увидела имя Булганина на конверте, она немедленно вернула мне его, сказала: «Запрещено», повернулась и ушла, не проронив больше ни слова. Я побрел к выходу, раздумывая, и был уже готов бросить письмо в почтовый ящик, но тут заметил старую знакомую. Она давно работала на почте и раньше, когда мама была жива, каждый месяц принимала мои письма к ней. Это была пожилая женщина с добрым лицом и седыми волосами, которая любила поговорить со мной по-английски. Я объяснил ей, что нигде не принимают мое письмо Булганину.

— Никто этого не сделает. Мало ли что… — подтвердила она. Потом наклонилась поближе и прошептала:

— Я знаю одно место, где принимают письма важным людям. Только обещайте никому не говорить, откуда вы о нем узнали.

— Обещаю.

— Нужно пройти через Троицкие ворота Кремля, и через несколько метров вы увидите небольшую некрашеную дверь. На табличке мелкими буквами будет написано: «Прием писем в Центральный Комитет КПСС».

Я легко нашел заветную дверь, открыл ее и оказался в длинной, ярко освещенной комнате, поделенной пополам конторкой из дерева и стекла. За конторкой сидели два офицера в форме МВД. Один из них взял у меня письмо, внимательно прочел имя адресата и обратный адрес, потом взвесил конверт на ладони и прощупал его. Убедившись, что в конверте нет посторонних предметов, он заверил меня, что письмо доставят товарищу Булганину.

Каково же было мое удивление, когда через три недели я получил приглашение из ОВИРа. Придя туда, я показал открытку одному из милиционеров. Он отнес ее в какой-то кабинет и почти сразу пригласил меня войти, несмотря на очередь в приемной. В кабинете за столом, заваленном бумагами, сидел офицер МВД. Он сделал вид, что не слышит моего приветствия, и продолжал что-то читать. Потом взглянул на меня, показал на стул, сложил бумаги в стопку, положил перед собой мою открытку и уставился на меня злыми тусклыми глазами: «Долго вы еще собираетесь писать письма и приставать к нашим вождям со своими бесконечными жалобами? Мы выдали вам паспорт, а вы его не использовали. Теперь вы пытаетесь обвинить в этом других. Поймите наконец: мы не можем вечно прощать вам ваши фокусы! Надоело!»

Он продолжил свою атаку: «Надеюсь, вы понимаете русский язык. Вас не устраивают наши коллективные решения? Зарубите себе на носу: наше терпение не безгранично. До нас дошла ваша последняя жалоба председателю Совета Министров. Мы приняли решение разрешить вам еще раз подать документы на заграничную визу. Запишите, что вам нужно представить: шесть фотографий, автобиографию, рекомендации с завода и от домового комитета, марки на сорок рублей. Приходите, как только соберете все документы. Все. Можете идти».

В конце весны 1957 года я отнес все документы. В начале августа произошло событие, которое непосредственно повлияло на мои шансы получить визу. С 30 июля по 14 августа в Москве проходил Фестиваль молодежи и студентов. Среди тридцати тысяч юношей и девушек, приехавших в Москву со всего мира, были двадцать пять темнокожих с Ямайки. Один из членов этой делегации, его преподобие Маркус Джеймс, позвонил мне 11 августа: оказывается, он прочитал обо мне в одной ямайской газете и давно хотел со мной встретиться. Джеймс стал разыскивать меня сразу же по приезде и наконец узнал от какого-то английского журналиста номер моего телефона. Несмотря на позднее время, я отправился к нему в гостиницу.

Приехал я в одиннадцатом часу. Меня встретил невысокий коренастый человек.

— Насколько я понимаю, — не скрывал он своего восторга, — вы важная персона в Советском Союзе. Я читал о вас столько хорошего и вот теперь имею честь с вами познакомиться.

От смущения я не нашелся, что сказать.

— Вы, должно быть, скоро приедете на Ямайку, чтобы помочь созданию коммунистического государства, — продолжал Джеймс.

— Чепуха! — парировал я.

— Как же так, я же сам читал об этом в статье английского корреспондента в «Gleaner» [4] Ежедневная газета, выходившая на Ямайке. .

— Кто бы ни был автором этой статьи, он явно не располагал достоверной информацией. Я не коммунист. Я верю в Бога, и я христианин.

Преподобный Джеймс не мог скрыть удивления.

— Если вы не коммунист, почему вы так долго живете в Советском Союзе?

Мне не хотелось рассказывать историю последних двадцати семи лет моей жизни, но я дал ему понять, что я жертва не зависящих от меня обстоятельств и что все попытки выехать из страны, которые я предпринимаю, начиная с 1945 года, пресекаются властями. Я говорил правду, не зная, как он ее воспримет, ведь вначале казалось, что этот священник в восторге от возможности прихода коммунизма на Ямайку.