Роберт Робинсон - Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе

Преподобный Джеймс встал и торжественно произнес:

— Они не имеют права насильно удерживать вас в этой стране.

— Три месяца назад я как раз подал очередное прошение, но ответа пока так и не получил, — сказал я.

— Почему так долго нужно ждать ответа? Возьму-ка я переводчика и поговорю с ними о вашей проблеме. К кому лучше всего обратиться? Я всех подыму на ноги, вот увидите.

— Визы выдает Министерство иностранных дел, но очень прошу вас, никуда не ходите. Это не поможет, а у меня могут быть неприятности.

На следующий вечер преподобный Джеймс пригласил меня на встречу со всеми членами ямайской делегации. Наверное, мне не надо было идти, поскольку, как и следовало ожидать, речь зашла о том, в какую ловушку я угодил. Ямайцев расстроило то, что меня держат в стране вопреки моей воле, и они хотели отправить телеграмму в ОВИР с просьбой немедленно предоставить их соотечественнику визу.

Я уговаривал их не делать этого, уверял, что из их затеи ничего не получится и что власти в отместку навсегда внесут меня в черный список.

Казалось, однако, что чем больше я протестовал, тем больше они укреплялись в своем намерении помочь мне. Они просто не понимали, как работает советская система. Я ушел домой с тяжелым сердцем.

На следующий день мне позвонил преподобный Джеймс: «Приходите ко мне в гостиницу. У меня для вас хорошие новости».

Вопреки здравому смыслу, мне хотелось поверить в чудо, которое удалось совершить преподобному Джеймсу. Мне не терпелось его увидеть. «Ну и наделал же я шуму, — сказал он, пожимая мне руку. — Я потребовал, чтобы они немедленно отпустили бедного Робинсона. Чиновник затрясся от страха, принялся объяснять, что он мелкая сошка, и направил меня к боссу. Я настаивал, чтобы вам выдали визу. Он заверил меня, что обсудит ваше дело с коллегами».

Очевидно, преподобный Джеймс полагал, что моя беда в отсутствии внимания и что стоит только напомнить властям о моей проблеме, и все уладится.

Из самых лучших побуждений этот добрый человек, не разбирающийся в советской тоталитарной системе, причинил мне больше вреда, чем мог бы причинить смертный враг. Я не стал говорить ему, что «коллеги», которые будут обсуждать мое дело, — офицеры КГБ. Убитый его рассказом, я собрался уходить. На прощанье он дал мне листок бумаги и радостно сказал: «Здесь мой лондонский адрес. У меня предчувствие, что в начале сентября вы будете моим гостем. Буду молится о том, чтобы начальник в министерстве сдержал свое обещание».

«Спасибо за заботу и за ваши благие намерения. Но, честно говоря, сами того не зная, вы оказали мне медвежью услугу».

Удивительно, с какой легкостью образованные люди с Запада давали себя обмануть советским функционерам, и как плохо они представляли себе реальность советской системы. Никогда в жизни я не был так несчастен. Через пять дней я получил открытку из ОВИРа. Меня просили немедленно позвонить. Я набрал номер. Человек на другом конце провода отрезал: «Товарищ Робинсон, в вашей просьбе отказано!»

Ничего неожиданного не произошло, но все же для меня это был настоящий удар. На работе мне нужно было держаться так, словно ничего не произошло, потому что КГБ сообщал в партком, когда мне отказывали в визе, чтобы за мной усилили наблюдение. Впервые я узнал о подобной практике в 1946 году, когда один мой знакомый член партии вдруг подошел ко мне и прошептал: «Товарищ Робинсон, мне жаль, что вам отказали в визе». Я сделал вид, что для меня это не новость.

«Попробуйте еще раз, — сказал он. — Не сдавайтесь. Вы имеете право проведать своих родителей и родственников. Я понимаю, как вам трудно. Мои родные живут за двести километров отсюда, но мне редко удается их повидать, и я очень скучаю по ним».

«Я попробую», — сказал я. Открытка из ОВИРа пришла только на следующий вечер.

Мои ежегодные попытки получить визу заканчивались ничем вплоть до 1973 года.

Наступил драматический для советских людей день — 5 марта 1953 года. В 9 часов утра из заводских репродукторов донеслось: «Внимание! Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Центральный комитет КПСС, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 5 марта после тяжелой болезни скончался Иосиф Виссарионович Сталин…».

Думаю, что ни один человек не дослушал сообщение до конца, настолько все были потрясены. Воцарилось гробовое молчание. Некоторые рабочие замерли у станков, склонив головы, другие смотрели в пространство невидящими глазами. Тишину нарушили рыдания мастера. Все как по команде расплакались.

Сталин был их вождем более двадцати пяти лет. Как ни тяжела была жизнь, при Сталине они сумели выжить. Многие называли его отцом; можно сказать, что в тот день умер их бог. В кого им теперь верить? Они видели в Сталине человека, стоящего над системой, которая коверкала их жизни, вне этой системы. В их глазах он был идеалистом, любившим их, и такой же, как и они, жертвой системы. Рабочие вокруг меня плакали от отчаяния, словно потерявшиеся дети.

Зазвонил телефон, и все головы повернулись в его сторону. Может быть, это звонят сказать, что переданное по радио сообщение — лишь жестокий розыгрыш, и Сталин жив? Мастер со все еще мокрым от слез лицом повесил трубку и объявил, что через несколько минут состоится всеобщий митинг.

Мы молча спустились в зал этажом ниже. Помещение на две тысячи человек было заполнено почти до отказа. Я нашел место шагах в тридцати от сцены. Все стояли. Мужчины прижимали кепки к груди. Большинство из них плакали. Некоторые из женщин закрывали лица руками, не в силах сдержать рыдания.

Начальник нашего цеха подошел к микрофону и сказал: «Дорогие товарищи, как вы все слышали, мы потеряли нашего великого вождя, нашего любимого учителя и друга, выдающегося полководца, избавившего человечество от фашизма, нашего любимого Иосифа Виссарионовича. Наша утрата столь велика, что нельзя выразить это словами. Я не знал другого вождя и теперь…»

Голос его сорвался, он замолчал. Двое товарищей помогли ему спуститься со сцены. В это время рыдания толпы достигли крещендо. На сцену поднялась девушка-комсомолка. Она подошла к микрофону и прокричала в него: «Товарищи, невозможно поверить, что нашего дорогого и великого отца больше нет с нами. Как нам дальше жить без его руководства? Невозможно представить себе жизнь без товарища Сталина». При этих словах она вся затряслась и разрыдалась. Следующие тридцать минут ораторы один за другим заливались слезами и не могли закончить свои выступления.

Никто в тот день больше не работал. Большинство рабочих сидели молча, словно в трансе. Многие плакали. Тишину нарушала лишь траурная музыка, лившаяся из репродуктора, да время от времени диктор заупокойным голосом повторял печальное сообщение. В городе творилось то же самое, что и на заводе. Все ходили с мрачными лицами. На такси и трамваях висели траурные зеленые венки.