Роберт Робинсон - Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе

От иностранцев я слышал, что здоровье Робсона ухудшается. Больше он не приезжал в СССР и так никогда и не сыграл на московской сцене Отелло, что ему было давно обещано. Возможно, именно горькое разочарование ускорило его смерть.

С Ленгстоном Хьюзом я познакомился в 1932 году, через два дня после его приезда в Москву. Хотя к тому времени ему едва исполнилось тридцать лет, он уже считался известным нью-йоркским поэтом и писателем и был президентом Лиги борьбы за права негров (созданной Компартией и впоследствии преобразованной в Национальный негритянский конгресс). В составе группы, состоявшей из двадцати двух чернокожих американцев, он приехал в СССР для участия в съемках советского фильма-эпопеи о жизни негров в Гарлеме и на Юге, в штатах Миссисипи и Джорджия. От съемок фильма в конце концов отказались под давлением то ли американского правительства, то ли белых американских бизнесменов, заключивших выгодные контракты с Советами, а может, и тех и других. В Москве так называемых представителей черной Америки принимали как самых почетных гостей. Их водили по городу и демонстрировали положительные перемены в жизни советских людей, произошедшие благодаря революции.

Всех американцев поселили в «Гранд-отеле», где я впервые увиделся с Хьюзом. За те месяцы, которые они провели в Москве, я по нескольку раз в неделю встречался с ним и его товарищами. Такой же, как и они, черный американец, я изнутри знал жизнь в СССР и считал, что могу оказаться им полезным. При первой же встрече Хьюз поразил меня своим жизнелюбием и интересом к людям. Он был легким и обаятельным человеком, поражавшим умом и проницательностью, как и лучшие из его стихов. Он любил веселую компанию и моментально мог сам развеселить кого угодно своим искренним, заразительным смехом. Его наняли переработать сценарий для фильма, но из-за бюрократической волокиты прошло несколько недель, прежде чем ему дали первоначальный вариант.

Однажды мы с Хьюзом пошли за бумагой и карандашами для него в магазин рядом с гостиницей. Обслуживавшая нас симпатичная девушка-продавщица приветливо улыбалась Хьюзу. Протягивая покупку, она обратилась ко мне: «Скажите вашему другу, чтобы он заходил к нам еще». На улице Хьюз задумчиво молчал, и я забеспокоился — вдруг он чем-то недоволен. Только когда мы дошли до сквера перед Большим театром, он проговорил: «Присядем ненадолго, Боб».

Мы сели на скамейку. «Как я рад, что ты пришел и спас меня от нашей переводчицы, — сказал Хьюз. — Мы здесь уже почти два месяца, и каждый день хочешь не хочешь она нас куда-нибудь ведет».

«Наверное, они хотят показать вам свое гостеприимство. Развлекают вас, чтобы вы не заскучали не чувствовали себя одинокими, — предположил я. — Ты ведь здесь уже довольно давно. Какое впечатление произвела на тебя молодая социалистическая страна?»

Открытое красивое лицо Ленгстона просветлело. Он вдруг оживился: «Я пока не пришел к окончательному выводу, потому что не так много успел увидеть. Но есть здесь такое, чему Америке стоит поучиться. Главное, что я заметил, — это отсутствие ненависти ко мне, как к чернокожему. Возьми хотя бы наш сегодняшний поход в магазин. Не припомню, чтобы где-нибудь еще белая продавщица относилась ко мне так вежливо и дружелюбно. Считается, что во Франции и Италии расизма не существует, но когда я был в этих странах несколько лет назад, меня не покидало ощущение, что они меня там просто терпят. Ни разу мне не дали почувствовать, как сегодня в магазине, — что цвет кожи не имеет значения. Когда мы вышли из магазина, я некоторое время не мог говорить — все думал, как сделать, чтобы черные и белые жили в мире у нас в Америке. Если люди с белой, коричневой, черной, желтой кожей могут жить мирно, без этнических конфликтов, в этой стране, где больше ста пятидесяти народов, то почему бы не следовать тем же принципам в США?»

На лице его отразились одновременно грусть, недоумение и надежда. «Как ты думаешь, — спросил я, — что будет с нами, черными, в Америке?»

«Скажу честно, нам предстоит долгая и тяжелая борьба, — ответил Хьюз. — Сейчас нам больше всего нужен умный и дальновидный лидер, способный объединить нас — и не только в Америке, но и во всем мире. Нас должна объединять общая для всего человечества цель, иначе многие очень скоро забудут, что мы стремимся к достижению свободы и справедливости для всех».

Мы еще долго сидели в сквере, обмениваясь впечатлениями от России и Америки, старались получше узнать друг друга. Я впервые в жизни говорил с писателем. И тогда, и в наши последующие встречи я неизменно находил в нем сочувствие и искренность. К своему делу, к литературному творчеству он относился чрезвычайно серьезно, но был слишком добрым и земным, чтобы возгордиться своим даром.

Коретти Арле-Тиц, чернокожая американская певица, познакомившая меня в 1933 году с Бермиными, приехала в Россию в 1912 году на гастроли с какой-то театральной труппой. Она влюбилась в русского интеллигента, решила остаться, и через пять месяцев они поженились. Однако родственники и друзья молодого человека отвернулись от него из-за того, что он женился на негритянке. Он все больше времени проводил вне дома, а когда возвращался, Коретти мучила его расспросами. Начались ссоры, и в конце концов Коретти ушла от мужа. К этому времени она поступила в Императорскую консерваторию (получить академическое музыкальное образование в Америке она бы никогда не смогла) и осталась в Петербурге, чтобы закончить учебу. Коретти мечтала вернуться в Америку и открыть вокальную школу для детей. Однако консерваторию она закончила через два года после революции. Америка отозвала своего посла из России, паспорт Коретти оказался недействительным, и уехать на Запад не представлялось возможным. В этой ситуации Коретти ничего не оставалось, как поддаться на настойчивые просьбы своего поклонника и снова выйти замуж.

Своего будущего мужа Коретти — в то время студентка третьего курса — встретила в консерватории. Сдержанный, хорошо воспитанный молодой пианист Борис Тиц сделал ей предложение на второй год знакомства. «Я отказывала ему четыре раза. Когда это его не остановило, я рассказала ему о моем первом замужестве. Он ответил, что не все мужчины одинаковы, что он никому не позволит вмешиваться в свою частную жизнь и что душа человека не зависит от цвета кожи. Он любит меня, и ему все равно, какого цвета у меня кожа».

Чтобы окончательно убедить Коретти остаться в Советской России, Борис предупредил ее, что в Америке в ней увидят «красную», и открыть вокальную школу ей будет гораздо труднее, чем она думает. Когда они поженились, семья и друзья Бориса приняли Коретти, но связь с ее собственными родителями после того, как она сообщила им о браке, прервалась навсегда. Несмотря на трудности советского быта, их жизнь сложилась хорошо: Коретти и Бориса связывали общие друзья, общие интересы, искусство. Среди их многочисленных знакомых были Максим Горький и Ипполитов-Иванов (талантливый и известный оперный композитор). Коретти умерла в 1951 году. Она прожила при коммунистическом режиме тридцать лет, но ни разу не сказала мне, что она о нем думает, как ни пытался я вызвать ее на этот разговор.