Роберт Робинсон - Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе

Почти два года от Георгия не было ни слуху ни духу. Но вот однажды вечером, в воскресенье, позвонила Лена. Сказала, как они все соскучились по мне, поинтересовалась, можно ли зайти ко мне в следующую субботу. Через шесть дней раздался стук в дверь, и я поспешил встречать гостей. Передо мной стоял один Георгий, превратившийся за два года в старика. Мой дорогой, дорогой друг! Словно птица в клетке, ты мечтал о свободе, и как много тебе, должно быть, пришлось выстрадать за то время, что мы не виделись. Пока я усаживал его за стол, разливал чай и ставил пластинку, мы говорили о том, как нам обоим не хватало друг друга. Ясно было, что он хочет рассказать мне нечто важное, и я подумал, что ему легче будет это сделать, если мы постепенно восстановим дружеские отношения. Я попросил Георгия помочь мне со сложной конструкторской проблемой, и мы вместе ломали голову часа два, пока не решили ее. Когда он почувствовал себя свободнее, я спросил его о семье. Отношения жены с тещей остались прежними, но мне показалось, что Георгий стал более терпим к этому.

«А как вообще дела?» — спросил я. Он поставил чашку на стол, подошел к проигрывателю, прибавил звук, вернулся к столу и начал свой рассказ.

«Прежде всего, я хочу объяснить, почему не звонил и избегал тебя два года. На следующий день после твоего прихода ко мне в бюро меня вызвали в партком и допросили о наших с тобой отношениях. Они мучили меня больше получаса. Дело в том, что они решили, что ты приходил ко мне в бюро с какими-то дурными намерениями, и ждали от меня признания. Я ничего не мог сказать, кроме правды, но они хотели другого.

Собрав в тот же день всех сотрудников, секретарь парткома объявил, что один из членов коллектива нарушил моральный кодекс строителя коммунизма. Он указал на меня: вот он, преступник, угроза безопасности страны! Партия будет вести непримиримую борьбу с бесстыдными нарушителями социалистической законности. Преступление мое заключалось в том, что я привел иностранца в конструкторское бюро, то есть открыл врагу, чем оно занимается.

Затем слово взял младший конструктор, член партии. Он встал, достал из кармана бумажку и прочел: “Товарищи, вы только что слышали о преступном деянии Абрамовича, из-за которого вражеский агент получил возможность узнать, над чем трудится наш коллектив. Вред, нанесенный им, огромен, и мы не можем позволить Абрамовичу продолжать свою подрывную деятельность. Я призываю всех серьезно задуматься над произошедшим”.

Когда молодой коммунист закончил свою обличительную речь, снова встал партсекретарь. “Кто за то, чтобы уволить товарища Абрамовича с работы, поднимите руки”, — обратился он к присутствующим. Разумеется, все проголосовали единогласно.

Хотя я сказал секретарю парткома, что мы с тобой вместе учились в институте, что ты уже четверть века как советский гражданин, работаешь инженером на Первом шарикоподшипниковом заводе, пользуешься хорошей репутацией, он все равно меня уволил. Правда его не интересовала — он заранее принял решение.

Основание для увольнения было указано в моей трудовой книжке, выданной на следующий день — последний день работы в бюро: “Уволен за несоблюдение правил социалистической безопасности и потерю бдительности по отношению к иностранцам”. Из-за этой формулировки я не мог получить работу в другом конструкторском бюро, да и вообще где бы то ни было.

К счастью, месяцев через девять после моего увольнения я встретил своего одноклассника, который сделал успешную партийную карьеру. Его возмутило то, как несправедливо со мной поступили, и он устроил меня в конструкторское бюро одного из крупнейших московских предприятий. Меня взяли с испытательным сроком и постоянно за мной следили. Через три месяца мой одноклассник позвонил мне, чтобы сообщить, что мной довольны, и пожелать дальнейших успехов в работе. Скоро меня назначили руководителем группы конструкторов, а еще через три месяца — начальником конструкторского бюро».

Георгий не смог скрыть волнения: «Надеюсь, ты не держишь на меня зла за то, что я избегал тебя целых два года. Думаю, ты понимаешь, в какой сложной ситуации я оказался. Я очень хочу возобновить наши дружеские отношения». Разумеется, я заверил его, что все понимаю и что продолжаю считать его своим другом.

Георгий близко к сердцу воспринял известие о том, что я уезжаю из Советского Союза. Когда за две недели до моего отъезда он пришел попрощаться, было видно, как сильно он расстроен, ведь кроме меня ему не с кем было поговорить по душам. Не будет больше прогулок в парке — единственном месте, где мы могли свободно разговаривать, не опасаясь, что нас подслушивают. Ему остается только слиться с серой массой советских граждан, шагающих в ногу по команде своих вождей. Прощаясь, Георгий прошептал: «Как бы я хотел оказаться на твоем месте». Потом протянул руку и произнес: «Прощай, дорогой друг!»

За годы жизни в Советском Союзе над моими отношениями с женщинами, как и надо всем, что я делал, постоянно нависала угроза слежки. Приходилось быть подозрительным, соблюдать осторожность. Связь с женщиной или обещание связи легко могло оказаться ловушкой, которую расставили соответствующие органы. Их интересуют ваши слабости, чтобы можно было управлять вами или получить на вас компромат и в будущем, если понадобится, шантажировать, подвергнуть наказанию или окончательно заманить в свои сети.

Впервые меня попытались поймать таким образом в Сталинграде, после инцидента с Люисом и Брауном. Однажды ко мне подошла симпатичная русская девушка и, протянув записку, удалилась. Я тогда еще плохо знал русский язык и показал записку одному из наших русских американцев. В ней говорилось, что я обрел свободу в Советском Союзе, что у меня здесь много друзей, в том числе и она. Я решил не отвечать и вскоре забыл о записке.

Через неделю я с удивлением увидел эту девушку в подъезде своего дома. Она спросила, нельзя ли ей зайти ко мне, и, хотя я предпочел бы ей отказать, я побоялся показаться невежливым и впустил ее к себе в комнату. Не прошло и получаса, как она попросила меня купить ей кое-что из одежды и пару туфель в магазине для иностранцев. Я сразу же заподозрил неладное, не зная, хочет ли она приодеться или же ее подослали ко мне, чтобы вовлечь в операции на черном рынке, то есть нарушить закон. Я сказал ей, что помочь не могу, поскольку то, о чем она меня просит, незаконно.

Несмотря на мой отказ, она еще несколько раз заходила ко мне. Она была замужем, и я никак не поощрял ее интереса ко мне. Тем не менее однажды она явилась с явным намерением затащить меня в постель. Минут через пятнадцать она просто напала на меня: хватала, лезла с объятиями и поцелуями, пыталась соблазнить. Мне буквально пришлось от нее отбиваться. Девица эта меня нисколько не интересовала: во-первых, она была не в моем вкусе, и во-вторых, я подозревал, что ее ко мне подослали. После того как я сказал ей, что не собираюсь жениться на русской, потому что у меня есть девушка в Нью-Йорке, она отстала и больше не приходила.