Роберт Робинсон - Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе

Я ответил уклончиво. Через несколько минут, когда мы подошли к большому поваленному дереву, Петя остановился. Оглядевшись по сторонам, словно желая удостовериться, что нас никто не слышит, он опустил глаза и тихим голосом проговорил: «Боб, последние несколько дней меня мучают два вопроса. Как ты, наверное, знаешь, мы помогаем Египту оружием и вот уже четыре года посылаем туда наших военных специалистов. С другой стороны — Америка вооружает Израиль. И теперь израильтяне разгромили египетскую армию и захватили какие-то территории. Боюсь, что если мы будем и дальше вооружать Египет, дело кончится конфронтацией с Америкой. Может, я пессимист, но боюсь, что для нас это катастрофа. Ты прожил часть жизни за границей, а часть — у нас. Как ты думаешь, мы действительно можем ввязаться в конфликт с Америкой из-за чужих интересов? По-моему, так нам хватит помогать этим арабам. А ты как считаешь?»

Не дождавшись ответа, Петя принялся излагать вторую проблему. «Или возьмем Китай, который все больше наращивает силы. Ведь китайцы на самом деле угрожают будущему России — больше даже, чем в XVIII веке. На каждого русского приходится по четыре китайца. Боюсь, они обрушатся на нас, как полчища муравьев, и что тогда? Скажи, если начнется война с Китаем, США поддержат нас или китайцев? Я считаю, что нас, потому что несмотря на все различия, мы выросли из одного корня. У нас больше общего — ведь мы белые».

Петя произнес свою речь, уставившись в землю. Наконец, он поднял голову, посмотрел мне в глаза и сказал: «Не знаю почему, Боб, но с первого взгляда я понял, что могу тебе доверять. Я ни с кем в жизни так открыто не говорил. А теперь ответь, что ты обо всем этом думаешь?»

Я поблагодарил Петю за доверие, но, как обычно в подобных ситуациях, бдительности не потерял — кто знает, может, я имел дело с изощренным и хитрым провокатором. Отвечал ему в хорошо усвоенной уклончивой манере, стараясь придерживаться только всем известных и общепризнанных фактов и не отступать от официальной позиции советского руководства. Петя продолжал гнуть свою линию и пытался (если он и в самом деле расставлял мне ловушку) заставить меня согласиться с ним. Скоро наша беседа завершилась, и мы вернулись в дом отдыха.

Петя уезжал раньше меня — у него была путевка всего на двенадцать дней. По его просьбе я поехал проводить его на вокзал. Наконец показался поезд. Едва он начал замедлять ход, пассажиры, собравшиеся на платформе, как по команде, толкая и отпихивая друг друга, кинулись к нему, пытаясь забраться в вагоны. Эту картину я наблюдал не раз; пассажиры боятся, что если замешкаются и будут дожидаться остановки поезда, то не успеют войти в вагон. Пока я стоял и смотрел, Петя вдруг обнял меня крепко и побежал по платформе к вагону, возле которого пассажиров было чуть меньше. Он вскочил на ступени вагона и, когда поезд проезжал мимо меня, крикнул: «Я с тобой свяжусь!» Наконец поезд остановился, постоял секунд десять и без всякого объявления или сигнала тронулся.

Несколько дней спустя я получил телеграмму от Пети, в которой он снова приглашал меня заехать в Калинин, просил уточнить, когда именно я выезжаю, и предупреждал, чтобы я подождал его, если он задержится. Он еще в доме отдыха сказал мне, чтобы я дожидался его на скамейке под высоким деревом на площади перед вокзалом.

Именно так я и поступил, сойдя с поезда в Калинине, потому что Пети на платформе не оказалось. Скоро он появился и приветствовал меня со свойственным ему энтузиазмом. В Калинине был большой медицинский институт, в котором учились студенты из разных стран, и я спросил Петю, есть ли в городе магазин, где можно купить книги на иностранных языках. Он ответил, что есть, и я собрался было первым делом отправиться туда, а потом уж пойти к Пете, как вдруг, словно из-под земли, перед нами вырос высокий, солидный офицер в летной форме. Обратившись к Пете, он отчеканил: «Петр Александрович, вам приказано немедленно явиться в часть, к командиру».

Петя отдал ему честь: «Слушаюсь, товарищ капитан». Когда капитан ушел, Петя повернулся ко мне и бросил небрежно: «Прости, Боб, я должен идти. Тебе любой покажет книжный магазин. До свидания». Потом он побежал за офицером, догнал его, и дальше они шли вместе, пока не скрылись из виду.

Я остался стоять в полнейшей растерянности, не понимая, что бы это все значило. Было ли это спланировано органами? Если да, то с какой целью? Стоял неподвижно, словно статуя, мучительно пытаясь разобраться в происшедшем. Наконец пришел в себя и вспомнил, что нужно, не теряя времени, поменять билет. Вернулся на вокзал, подошел к билетной кассе, где в ответ на мою просьбу хмурая кассирша неодобрительно пробурчала:

— Откуда вы едете?

Выслушав мои объяснения, она внимательно посмотрела на меня и спросила недоверчиво:

— Если вы едете в Москву, зачем вы здесь вышли?

— Я хотел повидать знакомого, который отдыхал вместе со мной.

Тогда она попросила меня показать путевку. Корешок путевки у меня был с собой: по возвращении на завод нам полагалось его предъявлять в качестве доказательства, что мы провели отпуск там, где положено. Но кассирше этого показалось недостаточно, и она потребовала мой паспорт.

Я попытался было возразить и услышал в ответ:

— Если вы не покажете паспорт, я вызову милицию.

Почувствовав, что дело принимает дурной оборот, я быстро протянул паспорт. Кассирша сверила имя в паспорте с именем в путевке, внимательно изучила дату выдачи, номер, мой московский адрес. Только после этого она согласилась поменять мне билет на более поздний вечерний поезд. Удостоверившись, что перед ней не обманщик и не диверсант и что обмен билета никакой опасности для нее не представляет, женщина сменила гнев на милость.

— Как вам понравилось в нашем доме отдыха? — спросила она.

— Понравилось.

— Вы впервые были в доме отдыха?

— Нет.

— Откуда вы?

Я рассказал ей и спросил, не знает ли она, где магазин иностранной книги. Женщина набросала на бумаге план, потом вышла из кассы, проводила меня до конца платформы и указала, в какую сторону идти.

Я шел и размышлял о том, насколько ее поведение характерно для русских. Сперва она готова сдать меня в КГБ, а через минуту из кожи вон лезет, чтобы мне помочь. Грубость кассирши и вообще грубость русских по отношению к иностранцам, по-моему, объясняется желанием казаться важными. Поведение русского человека по отношению к иностранцам обычно проходит несколько стадий. Приветливость сменяется грубостью, но, если иностранец терпелив, не теряется и не раздражается, русские чаще всего снова становятся самими собой — вполне разумными людьми.

Вечером я сел в поезд и отправился, наконец, в Москву. «Интересно, увидимся ли мы когда-нибудь с Петей?» — спрашивал я себя. Ответ я получил девять недель спустя, уже в конце августа. Дело было вечером после работы. Я поднимался по лестнице к себе на третий этаж, и когда дошел до площадки между вторым и третьим этажами и поднял голову, то увидел, что наверху, прямо на ступенях, сидят двое — мужчина и женщина.