Юрий Жуков - Тайны Кремля

Рузвельт оставался приверженцем ограниченно изоляционистской политики. Открыто предупреждал Черчилля еще в середине ноября 1944 года о скором уходе американцев из Европы: «после краха Германии я должен буду доставить свои войска на родину настолько быстро, насколько это позволят сделать транспортные средства» [440] Секретная переписка… с. 667. . Своей позиции не изменил, хотя британский премьер пытался настойчиво убедить его в обратном, доказывая, что французских сил будет явно недостаточно для послевоенного сдерживания Германии. Все интересы Рузвельта сосредотачивались прежде всего на азиатско-тихоокеанском регионе. На судьбах Китая, Французского Индокитая, Филиппин, Нидерландской Индонезии, на завершении борьбы с Японией, что казалось для США более значимым, нежели положение в Европе после победы.

Черчилль с такими доводами президента соглашался, но лишь отчасти. Даже объяснял собственную уступчивость в переговорах со Сталиным теми же причинами. Писал Рузвельту: «Вас, вероятно, уже информировали о явной решимости советского правительства напасть на Японию после ниспровержения Гитлера, о тщательном изучении им этой проблемы и о его готовности приступить к межсоюзнической подготовке в широких масштабах. Когда нас кое-что раздражает, мы должны помнить о величайшей ценности этого фактора для сокращения всей борьбы в целом(выделено мною. — Ю. Ж .)» [441] Там же, с. 659–660. . Но все же Черчилль никак не мог отказаться от того, что считал стержнем традиционной британской политики — достижения равновесия в Европе так, как то понимали в Лондоне.

Именно тем мотивировал твердую решимость защищать ту советско-польскую границу, на которой настаивал Сталин. «Я уже информировал парламент на открытом заседании, — писал Черчилль 18 октября 1944 года Рузвельту, сразу же по возвращению из Москвы, — о нашей поддержке линии Керзона как основы для урегулирования пограничных вопросов на востоке, а наш 20-летний договор с Россией делает для нас желательным определить нашу позицию в той мере, в какой это не требуется в настоящее время от Соединенных Штатов» [442] Там же, с. 659. . Столь же прямо объяснял он и договоренность со Сталиным, достигнутую 9 октября. «Нам, — указывал Черчилль, — абсолютно необходимо попытаться прийти к единому мнению о Балканах с тем, чтобы мы могли предотвратить гражданскую войну в ряде стран в условиях, когда мы с Вами будем, вероятно, сочувствовать одной стороне, а д. Д. („дядя Джо“, Сталин. — Ю. Ж .) другой» [443] Там же, с. 656. .

Вместе с тем Черчилль, когда, как он считал, того требовали интересы Великобритании, не считался с парадоксальностью создаваемой им ситуации. Действовал в явном противоречии с данными им же самим объяснениями, зато в полном соответствии с джентльменским договором от 9 октября. Несмотря на протесты американской общественности, вялые возражения Рузвельта, отдал приказ британским экспедиционным силам в Греции выступить на стороне монархистов в их вооруженной борьбе с республиканцами. Сам же развязал, да еще на долгие годы, ту самую гражданскую войну, которой якобы столь опасался. Но объяснял свое неожиданное решение отнюдь не искренне. Не подлинными стратегическими планами своей страны в восточном Средиземноморье. Лукавил, сообщая о греческих делах в очередном послании Рузвельту: «Если бы мы вывели свои войска, а это мы легко могли бы сделать, в результате чего произошла бы ужасающая резня, и в Афинах утвердился бы крайне левый режим коммунистического направления» [444] Там же, с. 708. .

Подобные недомолвки, порожденные расхождениями во взглядах и целях, и обусловили необходимость новой, второй по счету, встречи «большой тройки». Той, которая смогла состояться только в феврале 1945 года по вполне понятной и обоснованной причине — после президентских выборов в США и официального вступления в должность Франклина Делано Рузвельта.

Тем временем сложные международные проблемы все сильнее втягивали Советский Союз в несвойственную для него, незнакомую, а потому полную неожиданностей глобальную стратегию. Вынуждали играть определенную роль уже не только в Европе, но и в Азии. Вместе с тем предопределили на целое десятилетие борьбу взглядов внутри узкого руководства по двум решающим вопросам. Об экономических возможностях для проведения глобальной стратегии, ее идеологическом обеспечении.

Один из популярных, широко распространенных в то время американских журналов, «Сатердей ивнинг пост», в номере за 18 ноября 1944 года опубликовал пространную статью под сенсационным и даже двусмысленным заголовком — «Время Сталина истекает». Автор ее, Генри Кессиди, известный обозреватель и шеф московского бюро Ассошиэйтед пресс, пользовался заслуженным доверием, считался авторитетным специалистом по проблемам СССР. Из многих других иностранных журналистов, находившихся тогда в советской столице, выделяло его то, что он оказался одним из всего трех — наряду с англичанами Ральфом Паркером («Таймс») и Кингом (Рейтер), кто сумел за годы войны взять интервью у Сталина. Получить от него письменные ответы («письма», как их называла американская пресса) на свои вопросы. И не единожды, как его коллеги, а дважды, 3 октября и 13 ноября 1942 года — о значимости второго фронта.

Статья «Сатердей ивнинг пост», в целом весьма объективная и довольно благожелательная, содержала достаточно неожиданную для читателей деталь. «Иосиф Сталин, — писал Кессиди, — знает теперь, что он не проживет достаточно долго, чтобы завершить свою работу… Последнее время в своих беседах с посетителями Сталин, почти с грустью говоря о будущих пятилетних планах экономического развития Советского Союза или о послевоенной торговле и сотрудничестве, прерывал себя фразой — „Если доживу… если доживу“. Он произносит эту фразу скорее в утвердительном, чем в условном тоне. Сталин, которому 21 декабря исполняется 65 лет, знает, что он не доживет…»

Чтобы не быть превратно понятым, Генри Кессиди поспешил оговориться: «Этим я не хочу сказать, что Сталин умирает». Но все же счел необходимым дать собственный прогноз развития ситуации в СССР, основанный именно на пессимистической оценке здоровья вождя. «Более вероятно, — высказал предположение журналист, — что он будет придерживаться умеренного консервативного курса для того, чтобы сохранить то, что он может сделать перед тем, как умрет» [445] Сатердей ивнинг пост. 1944, № 33, с. 5—10. . Вряд ли на американских читателей более чем странное сообщение из далекой Москвы произвело какое-либо впечатление. Скорее их должно было беспокоить состояние только что избранного на четвертый срок собственного президента, Франклина Делано Рузвельта. Но то, что отныне знали о здоровье Сталина жители США, да и не только они, в СССР являлось тщательно охраняемой государственной тайной. Для всех, кроме узкого руководства да некоторых, наиболее высокопоставленных сотрудников аппарата ЦК: статью Кессиди, хотя и с семимесячным опозданием, в Управлении пропаганды сочли необходимым перевести. Сделали доступной известной крайне ограниченному кругу лиц [446] РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 248, л. 82–88. . Однако именно для них важным, определяющим их дальнейшее поведение, стала не столько мрачная информация из США, а новое, внезапное и весьма существенное изменение в расстановке сил на политическом Олимпе. Оказалось, что кадровые перемещения, проведенные совсем недавно, всего лишь в мае, далеко не последние. Они вдруг возобновились, и — парадоксально — не когда-либо, а именно в ноябре 1944 года. И снова им предшествовали несущественные, рутинные назначения на более низком уровне.