Юрий Жуков - Тайны Кремля

Есть и иной, столь же нетрадиционный, необычный аргумент в пользу выдвинутой гипотезы. В 1949 году в Москве началось строительство высотных зданий, в том числе и нового для МГУ, на Ленинских горах. По проекту архитекторов Л. В. Руднева, С. Е. Чернышева, П. В. Абросимова, А. Ф. Хрякова, инженера В. Н. Насонова. Он же предусматривал, что центральный, самый высокий корпус нового МГУ будет увенчан огромной статуей Сталина. Этот вариант проекта многократно экспонировался, воспроизводился. Даже — как фотография — попал в третий том второго издания Большой советской энциклопедии. Как иллюстрация на вклейке перед страницей 221, к статье «Архитектура». В том, подписанный к печати 17 мая 1950 года. Но уже полтора года спустя, в девятом томе, подписанном к печати 3 декабря 1951 года, публикуется статья «Высотные здания». А к ней, опять же как иллюстрация на вклейке, помещена фотография строительства здания МГУ, с несвойственной энциклопедии точной фиксацией даты съемки — ноябрь 1951 года. Но теперь уже со шпилем вместо грандиозной статуи Сталина, которая призвана была господствовать над столицей.

Данные, говорящие в пользу второй версии, на том не исчерпываются. Более весомым аргументом следует признать свидетельства самих соратников Сталина, и не спустя несколько десятилетий, когда может подвести память, поддавшаяся воздействию общего мнения, а сразу же, по свежим следам. Их высказывания всего через четыре месяца после смерти Сталина.

Выступая в июле 1953 года на Пленуме ЦК КПСС, задним числом утвердившим отстранение Берии от всех занимавшихся им постов, предание его суду за «попытку государственного переворота», члены нового руководства однозначно подтверждали, сами не замечая того, отход Сталина от решения каких-либо вопросов в рассматриваемый период.

Хрущев: «В последнее время товарищ Сталин бумаг не читал, людей не принимал, потому что здоровье у него было слабое».

Каганович: «Товарищ Сталин последнее время не мог так активно работать и участвовать в работе Политбюро».

И Хрущев, и Каганович употребили неопределенное выражение «в последнее время», что в равной степени могло относиться и к последним неделям, и последним месяцам, и годам жизни Сталина. Но два других участника Пленума, не менее осведомленные люди, назвали более определенный, конкретный отрезок времени.

Ворошилов: «Сталин в результате напряженной работы за последние годы(выделено мной. — Ю. Ж .) стал прихварывать». Микоян, остановившись на отношении Сталина к деятельности СЭВа, военно-координационного комитета и секретариата Информбюро — тех органов, которые играли в ту пору важнейшую роль в определении и регулировании отношений СССР со странами восточного блока, указал точно: Сталин « в последние два года(выделено мной. — Ю. Ж .) перестал ими интересоваться» [728] Известия ЦК КПСС. 1991, № 1, с. 149, 189; № 2, с. 175, 153. .

Итак, четыре человека, не одно десятилетие входившие в узкое руководство и потому знавшие многие тайны Кремля, на закрытом заседании — не для печати и не для широкой информации, касаясь совершенно иной темы, проговорились. Скорее всего невольно. Прямо подтвердили, что Сталин действительно отошел от дел приблизительно за два года до смерти.

По сути, о том же рассказал в заявлении в президиум ЦК КПСС, но уже позже, 19 июля 1954 года, ничего не знавший о происходившем на июльском Пленуме личный секретарь Сталина А. Н. Поскребышев. «Хочу остановиться также, — писал Александр Николаевич, — и на вопросе обработки материалов, поступавших в адрес т. Сталина.

Порядок обработки материалов устанавливался т. Сталиным и заключался в следующем. Все материалы, поступавшие в адрес т. Сталина, за исключением весьма секретных материалов МГБ, просматривались лично мною и моим заместителем, затем докладывались т. Сталину устно или посылались ему по месту его нахождения. Просмотренные т. Сталиным материалы частично возвращались имс соответствующими резолюциями для исполнения или передавались им непосредственно тому или иному члену Политбюро, а остальные оставались у него(выделено мною. — Ю. Ж .). По мере накопления материалов он вызывал меня для разбора этих бумаг, при этом давал указания, какие материалы оставить у него, а остальные увозить в особый сектор ЦК. Возвращенные материалы поступали в архив, где на них составлялась опись. Часть бумаг, требующих решения, направлялась или докладывалась вновь т. Сталину или направлялась членам ПБ, секретарям ЦК, в зависимости от характера вопросов, на соответствующее рассмотрение. Весьма секретные материалы МГБ с надписью министров „только вскрыть лично“ направлялись т. Сталину без вскрытия их в особом секторе ЦК» [729] ЦХСД, ф. 2, oп. 1, д. 65, л. 29. .

Описывая специфику работы Сталина с документами, поступавшими на его рассмотрение, утверждение, Поскребышев опустил лишь одну деталь — не указал, когда же именно такой стиль возобладал. Однако на то довольно четко указывает и текст, и контекст. Указание — «министров» МГБ, что может относиться лишь к 1951–1952 годам. А еще и то, что двумя абзацами выше Александр Николаевич живописал отношения Власика с собой и Сталиным, в связи с финансовым скандалом, в котором Власика обвинили весной 1952 года.

В пользу второй версия имеются и более веские аргументы. Во-первых, письмо Сталина, отправленное им Маленкову 13 декабря 1950 года, то есть незадолго до принятия столь принципиального решения. «Я задержался, — писал Сталин, — с возвращением в связи с плохой погодой в Москве и опасением гриппа. С наступлением морозов незамедлю быть на месте» [730] РЦХИДНИ, ф. 83, oп. 1, д. 9, л. 57. . Здесь обращает внимание то, что в наиболее критический момент для страны, тогда, когда решался вопрос — быть или не быть ядерной войне, главу государства заботило лишь одно — боязнь заболеть гриппом. Он ставил возвращение к исполнению обязанностей в зависимость от погоды. И все же такому яркому, чисто человеческому документу можно было бы и не придавать большого значения, если бы не то, что произошло 16 февраля следующего года.

Во-вторых, еще более показательным является «Журнал посетителей кремлевского кабинета Сталина», в котором Поскребышев скрупулезно фиксировал не только фамилии, но и время — часы и минуты — прихода и ухода к Иосифу Виссарионовичу. Это-то и позволяет обнаружить более чем показательное. Спад работоспособности у Сталина начался в феврале 1950 года и достиг нижнего предела, стабилизировавшись в мае 1951 года. Если в 1950 году, с учетом 18-недельного отпуска (болезни?) чисто рабочих дней — приемов посетителей в кремлевском кабинете — у него было 73, в следующем — всего 48, а в 1952, когда Иосиф Виссарионович вовсе не уходил в отпуск (не болел?) — 45. Для сравнения можно использовать аналогичные данные за предыдущий период. В 1947 году у Сталина таких рабочих дней было 136, в 1948 — 122, в 1949 — 113. И это при ставших обычными трехмесячных отпусках.