Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей

Разумеется, годом позже Веспасиан питал большие надежды на свое прибытие в Рим. В Иудее он обратился к оракулу бога Кармела, который пообещал, что все его желания и замыслы сбудутся, даже самые смелые. Это был недвусмысленный ответ, возможно, даже опасный карт-бланш. Веспасиан, как всегда, ответственно подошел к данному разрешению на беспрепятственные действия. Он принял консульство совместно с Титом, дал должность консула-суффекта Муциану и предусмотрительно взялся за неотложные дела.

Казалось, что с самого начала он задался целью создать о себе хорошее мнение, которое последующие поколения продолжат укреплять. «Во все время своего правления ни о чем он так не заботился, как о том, чтобы вернуть дрогнувшему и поколебленному государству устойчивость, а потом и блеск», — пишет Светоний. Надеялся ли он доказать законность своего правления избытком заботы об интересах общества? Было ли правомерное поведение самым верным средством самосохранения, новым зданием на улицах Рима, такой же метафорой восстановления порядка, как и пересмотр членства в сенате, который он осуществил после возрождения цензорства в 73 году? Античный автор, обычно бесстрастный, близок к панегирику. По правде говоря, «новый человек» на вершине власти был готов предпринять едва ли не любые шаги, чтобы упрочить свое положение, не желая повторить быстрое падение Гальбы, Отона и Вителлия (что вполне понятно), а также укрепить «дрогнувшее» государство.

Новая власть нуждалась в сторонниках. Переживший унижение в Гадрумете Веспасиан без подсказки Ювенала понимал, что простой народ Рима, слишком бедный, чтобы разбираться в политике, будет приветствовать любого, кто даст ему хлеба и зрелищ. Прельстить римских сенаторов было труднее. Они так же легко могли чтить память приветливого высокорожденного Вителлия, как и Веспасиана, популярного в армии и заслужившего репутацию честного человека во время наместничества в Африке. На улицах Рима Веспасиан поощрял веселое шутовство. Он сам с удовольствием отпускал вызывавшие смех грубые мужские шутки — нередко на свой счет. В стенах дворца он развлекал непрерывный поток сенаторов и сам принимал приглашения на званые обеды. Веспасиан перенес резиденцию принцепса с Палатинского холма — орлиного гнезда Юлиев-Клавдиев — в Сады Саллюстия, завещанные Тиберию Саллюстием Криспом в 20 г. н. э. Здесь его двери были открыты для любого посетителя. Такой порядок напоминал сенаторскую практику времен Республики. Лейтмотивом пропагандистского наступления Флавиев была открытость и доступность. В то же время Веспасиан строго контролировал назначения на основные государственные должности, игнорируя представителей знатных родов в пользу тех, кто демонстрировал преданность и дружбу лично ему (необоснованная политика с его стороны). В 71 году, например, он, возможно, назначил Тиберия Юлия Александра сопрефектом преторианской гвардии вместе с Титом. [240] Alston, p. 169 Сам он делил консульство с Титом семь раз (в 70,72, 74, 75, 76, 77 и 79 годах), используя эту должность в личных и династических целях. Политика семейственности проводилась Веспасианом намеренно и была больше чем простой мерой безопасности. Возрождение цензорства в 73 году позволило ему пересмотреть состав сената и заполнить вакансии собственными кандидатурами — шестьюдесятью девятью сенаторами, в том числе римлянами, италиками и провинциалами. [241] Grant, p. 221 Светоний принимает то, что вполне могло быть своекорыстием, за крестовый поход за моральными ценностями, поскольку критерием Веспасиана для сенаторского звания служили заслуги, достоинство и высокая репутация. Эпоха первого Флавия напоминала времена Республики: высшие государственные магистратуры были средством получения личного авторитета или аукторитас, что городской буржуа Веспасиан не мог считать само собой разумеющимся.

Рим, в котором оказался Веспасиан, восторженно принятый после разграбления Флавиями Иерусалима, был частично очищен. Смертоносный кошмар, последовавший после завоевания Антония, развеялся. За ужасной гибелью Вителлия, отвратительным примером массовой злобы и бесчинства толпы, последовали безумные жестокости Флавиевых солдат и даже гражданских лиц: мародерство, массовая резня и неистовая жажда крови. До прибытия Антония в город предприимчивый брат Веспасиана, Сабин, погиб в пожаре храма Юпитера Капитолийского [242] У Светония в переводе Гаспарова — храм Юпитера Благого и Величайшего, у Тацита в переводе Кнабе — храм Юпитера Сильнейшего и Величайшего. , когда порядок уступил место хаосу. Домициан (оставленный в Риме, пока шла Иудейская военная кампания), более удачливый, чем дядя, смог сбежать. Позже Домициан будет с радостью вспоминать это событие, как если бы, подобно знамениям Веспасиана, это бегство наделило его полубожественностью. Со временем он построит храм на месте своего спасения. В нем он поставил статую собственной фигуры, которую возносит Юпитер Охранитель. Портретные изображения в императорском Риме никогда не были нейтральными: тот факт, что Домициан представил себя в образе человека, бережно поддерживаемого богом, является тщеславным жестом, противоречащим сдержанности Флавиев, не говоря уже о способности Веспасиана посмеяться над собой. Пока на римских улицах царил страх, выживший Домициан, спасшийся благодаря вмешательству Юпитера Охранителя или каким-либо другим образом, наслаждался свободой на оргии пиров. Инфантильный, упрямый, испытывающий головокружение от неожиданно открывшейся перспективы, он принял солдатское провозглашение цезарем как представитель отца. Но он не был цезарем, «…законы не соблюдались, принцепс находился вдали от Рима», — пишет Тацит. Интеграция чудесного спасения Домициана из пожара и от рук вителлианцев в повествовании Флавиев временно останется незаконченной. Позднее это спасение станет краеугольным камнем личной мифологии этого несчастного императора.

Роль цезаря фактически играл Муциан, прибывший в Рим в начале 70 года и привыкший командовать. Он изгнал из города необузданные войска Антония и отстранил от дел их несдержанного командира, который даже тогда занимался грабежом императорских владений. (История его изменчивой лояльности не давала оснований для доверия.) Антоний выехал из Рима, чтобы искать защиты у Веспасиана в Александрии. После того как император весьма дипломатично успокоил его, он вышел в отставку и отправился в родную Толосу (ныне Тулуза). Затем мысли Муциана вернулись к Домициану. С благожелательными намерениями или нет, но он стал сдерживать притязания молодого человека. Вместе с Домицианом они приступили к восстановлению римского механизма власти, которое продолжит Веспасиан, назначая наместников и префектов. Муциан казнил сына Вителлия. Вероятно, это была необходимая мера предосторожности, но сам Веспасиан вряд ли прибег к ней, поскольку утратил бы образ добродушности, который выбрал в качестве альтернативы высокорожденности, и ту «великую славу», которую Светоний приписывает ему в этот период.