Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

Лишь только король разместился в своем убежище, Верньо отдал приказание сломать железную решетку, отделявшую ложу стенографа от зала, чтобы Людовик XVI мог скрыться среди депутатов, в случае если народ хлынет через коридоры. За неимением рабочих, герцог Шуазель, принц де Пуа, министры и сам король объединили силы и вырвали решетку из стены.

Вместе с тем именно в этом зале королевское достоинство подверглось открытым ударам врагов. Король и королева в течение четырнадцати часов являлись свидетелями собственного низложения. В той же галерее Давид, тогда еще молодой художник, отмечал для истории позы, лица, движения, все, что запечатлелось в наружности королевского семейства вследствие ощущений, пережитых в эти долгие часы.

Король внешне оставался бесстрастен в отношении происходившего, точно присутствуя при драме, в которой действующим лицом был кто-то другой. Здоровый организм короля, несмотря на все душевные тревоги, дал ему почувствовать обычный голод. Ему принесли хлеба, вина, холодного мяса; он ел и пил с таким спокойствием, как будто расположился на охотничьем привале после долгой скачки в версальских лесах.

Дофин смотрел в зал и спрашивал у отца имена депутатов. Людовик XVI называл их, но ни по лицу его, ни по звуку голоса нельзя было понять, произносил ли он имя друга или врага. Иногда король обращался к депутатам, проходившим перед его ложей по пути к своим скамьям. Одни наклонялись к королю с выражением горестной почтительности, другие демонстративно отворачивались.

Один лишь человек из присутствовавших остался жестоким в продолжении всего дня: Давид. Король спросил его в перерыве, скоро ли он закончит его портрет. «Я не раньше закончу портрет тирана, — отвечал Давид, — чем его голова опустится предо мною на эшафот». Король опустил глаза и молча проглотил обиду. Давид ошибся временем: низложенный король становится простым человеком; слово, которое может звучать мужественно перед лицом тирании, становится низостью перед лицом несчастья.

Отъезд короля оставил дворец в смущении. Между нападающими и защитниками само собой установилось безмолвное соглашение. Поле сражения перенеслось из Тюильри в зал Собрания. Там монархия должна была подняться или окончательно низвергнуться. Захват пустого дворца или оборона его вызвали бы только бесполезное пролитие крови. Аванпосты обеих сторон понимали это. Никто не отдавал и не принимал приказаний; все предоставили на волю случая. Среди швейцарцев и дворян одни говорили, что пойдут к королю в Национальное собрание и умрут, защищая его, хотя бы и вопреки его воле; другие — что сформируют колонну для атаки, очистят площадь Карусель, похитят королевскую семью и отвезут ее под прикрытием двух или трех тысяч штыков в Рамбуйе, а оттуда в армию Лафайета. Предлагать решения оказались способны все, но никто не мог решиться. Время уносило с собой пустые советы. Силы защитников уменьшались. Двести швейцарцев и триста национальных гвардейцев ушли за королем. Внутри Тюильри остались только семьсот швейцарцев, две сотни плохо вооруженных дворян и сотня национальных гвардейцев, рассеянных по множеству постов; в садах и дворах оставалось несколько расформированных батальонов и пушек, готовых обратиться против дворца. Неустрашимость швейцарцев да еще сами стены дворца — только это внушало народу страх, который замедлял штурм.

В десять минут десятого ворота Королевского двора выломали, и национальная гвардия не сделала ни одного движения для их защиты. Несколько групп проникли во двор, но не стали приближаться к дворцу. Люди наблюдали, обменивались издали репликами, которые не имели в себе ничего угрожающего; казалось, обе стороны ожидали, что Собрание решит с королем. Вестерман первый выехал во двор с пистолетом в руке. Артиллеристы в ту же минуту сняли четыре пушки, направленные на вход во двор, и обратили их против дверей дворца. Народ отвечал на это передвижение радостными восклицаниями.

Швейцарцы в дверях и в окнах дворца оставались бесстрастными: они слышали крики, видели угрожающие движения, но не обнаружили ни малейшего признака волнения. Дисциплина и честь, казалось, заставили этих солдат окаменеть. Их часовые, поставленные под сводом галереи, ходили взад и вперед мерным шагом. Каждый раз, когда караульный, прогуливаясь таким образом, выходил на сторону, где находились дворы, устрашенная толпа отступала за спины марсельцев; потом, когда швейцарцы исчезали под сводами, толпа опять возвращалась. Однако мало-помалу люди приходили в воинственное настроение и подступали все ближе ко входу на главную лестницу. Швейцарцы загородили свой пост на лестничной площадке деревянной оградой. Вне этой ограды они оставили только часовых. Караульный получил приказание не стрелять, несмотря ни на какие оскорбления. Терпение его должно было вынести все.

Эта терпеливость ободрила нападающих. Схватка началась игрой: смех предшествует смерти. Несколько человек из народа, вооруженных длинными алебардами с загнутыми клинками, приблизились к караульному, зацепили его за портупею и, притянув к себе силой, под громкие взрывы веселья, обезоружили и взяли в плен. Пять раз швейцарцы ставили новых часовых, и пять раз народ ими овладевал подобным образом. Громкие восклицания победителей и вид обезоруженных швейцарцев ободрили толпу, которая до тех пор еще находилась в нерешительности; вдруг она всей массой бросилась под своды; несколько неистовых человек вырвали швейцарцев из рук первых нападавших и убили безоружных ударами дубин прямо в присутствии их товарищей. В ту же минуту раздался первый выстрел — по словам одних, из ружья швейцарца, по словам других, из пистолета марсельца. Это был сигнал к схватке.

Первый залп швейцарцев покрыл плиты галереи убитыми и ранеными. Солдат взял на мушку человека гигантского роста и громадной толщины, который один пришиб четверых безоружных часовых, и труп убийцы лег поверх его жертв. Испуганная толпа бросилась в беспорядке к площади Карусель, несколько ружейных выстрелов, выпущенных из окон, настигли народ. Пушка с площади ответила на этот залп, но ее ядра попали в крыши. Королевский двор, усыпанный ружьями, пиками, гренадерскими шапками, опустел.

При виде этой картины швейцарцы сошли с большой лестницы и разделились на две колонны: одна, под началом де Салиса, вышла в садовую дверь, чтобы завладеть двумя пушками, которые находились у ворот Манежа, и провезти их во дворец; другая, в количестве ста двадцати человек, под началом Дюрлера, прошла по Королевскому двору, прямо по трупам убитых товарищей, и завладела оставленными там пушками. Но у швейцарцев не оставалось боеприпасов, чтобы употребить эти орудия в дело. Капитан Дюрлер, видя, что двор очищен, проник на площадь, выстроил там батальон в каре и открыл огонь на три стороны площади. Народ, федераты, марсельцы отступили на набережные.