Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

При этих словах поднялся ропот неодобрения. Чувство республиканского равенства, составлявшее душу народного собрания, возмущалось даже против тени придворных церемоний. «К чему так представляться президенту Конвента? — сказал молодой Тальен, одетый в карманьолу [32] Карманьола — куртка с узкими фалдами и металлическими пуговицами. . — Вне этой залы ваш президент — простой гражданин. Кто захочет с ним говорить, тот сходит на третий или на пятый этаж его жилища. Вот где надо искать патриотизм!»

Всякий отличительный знак президентского достоинства был таким образом устранен.

«Наша миссия велика и возвышенна, — сказал Кутон, сидевший подле Робеспьера, — я не боюсь прений о королевском сане. Но не одну только королевскую власть надо устранить из нашей конституции — то же следует сделать и со всякого рода личной властью… Поклянемся все охранять полное и прямое самовластие народа. Поразим одинаковым позором и королевский сан, и диктатуру, и триумвират».

Дантон верно понял эти слова и не замедлил ответить на них отречением от своей должности, которое, освобождая его от исполнительной власти, возвращало его снова в его стихию.

С одной стороны, Дантон был утомлен шестинедельным правлением, в продолжение которого подверг Францию потрясениям, сообразным со своим характером; с другой — хотел удалиться на время от власти, чтобы увидеть, как покажут себя новые люди, новые обстоятельства, новые партии. Наконец, жена Дантона, умирающая от изнурительной болезни, с прискорбием относилась к зловещей репутации, какой ее муж запятнал свое имя. Дантон любил и уважал подругу своей юности; ее голос звучал для него неземной нежностью; тревожно смотрел Дантон на двух малюток, которых она, умирая, оставляла у него на руках.

Французы никогда не откладывают на завтра то, что могут сделать тотчас. Первым вопросом, подлежавшим обсуждению, оказался вопрос о монархии. Франция приняла свое решение. Собрание не могло откладывать своего. Конвент стоял на пороге неизведанной судьбы: он не колебался, он собирался с силами.

Франция родилась, выросла, состарилась при монархии; монархическая форма, силой времени, сделалась ее природой. Как воинственная нация, Франция короновала своих первых солдат; как нация феодальная, она поставила свое гражданское начальство на такие же феодальные основы, каким было подчинено и землевладение; как религиозная нация, она освятила своих королей божественными полномочиями. Исчезни король — она не знала бы, где отечество. Право, долг, знамя — все исчезало с королем. Король являлся видимым божеством нации: добродетель заключалась в повиновении ему.

Наконец, королевская семья, считавшая монархию своим неотчуждаемым уделом, а верховную власть — законным достоянием своего рода, была соединена браками, родством, союзами со всеми царствующими фамилиями Европы. Нападать на права монархии во Франции значило угрожать им в целой Европе. Уничтожить титул и права монархии в Париже значило отменить наследные права королей во всех столицах. Вот что история подсказывала жирондистам.

С другой стороны, республиканизм, миссию которого сознавал Конвент, внушал его членам следующие мысли: «Надо покончить с королевским троном. Назначение революции состоит в том, чтобы заменить предрассудки разумом, узурпацию — правом, привилегию — равенством, рабство — свободой. Королевская власть — это предрассудок, терпимый веками вследствие невежества и трусости народов. Единственное легальное основание его составляет привычка. Король с абсолютной властью — это человек, заменяющий собой все человечество; это передача человечеством своих титулов, прав, разума, свободы, воли, интересов в одни руки. Это значит создавать божество там, где природа поставила только человека. Это значит унижать, грабить, развенчивать миллионы людей, равных в правах, иногда даже стоящих выше короля по разуму и добродетели. Это значит уподоблять нацию праху, который она попирает, и отдавать цивилизацию и пережитые столетия в собственность одной фамилии.

Если республика и не составляет идеала разумного правительства, то в настоящую минуту она является необходимостью для Франции. Франция с низложенным королем, с вооруженным дворянством, лишенным власти духовенством, с монархической Европой на своих границах не найдет ни в какой умеренной монархии, ни в какой обновленной династии той нечеловеческой силы, в которой она нуждается, чтобы восторжествовать над столькими врагами и пережить такой кризис. Антей возрождался, касаясь земли. Франция должна была коснуться народа, чтобы найти в нем точку опоры революции. Республика составляет последнее слово революции, как и последнее усилие нации. Должно принять ее и отстаивать или жить постыдной жизнью народов, которые отдают врагам свои очаги и богов в обмен на жалкое существование».

Таковы были размышления, которые разум и страсть, прошлое и настоящее Франции поочередно подсказывали жирондистам, склоняя их к республике.

Однако они боялись, чтобы эта республика не попала в руки яростной и безумной демагогии. Десятое августа и 2 сентября тревожили их. Люди, пропитанные республиканскими идеями древности, когда свобода граждан предполагала рабство народа, хотели республики, но с условием, чтобы они одни управляли ею. Под именем республики эти люди разумели царство знания, добродетелей, талантов, привилегий, которые принадлежали бы их классу на все будущее время. Так как, по мнению жирондистов, конституция поправила бы то, что оставалось простонародного и бурного в республике, то они отделили мысленно плебс от нации. Служа одной, они рассчитывали предохраниться от другого. Они вовсе не хотели собственными руками, посредством нечаянной, необдуманной и смелой конституции, безропотно ковать себе топор, под которым их головам оставалось бы только преклониться.

Их преобладание, сохранявшееся еще в департаментах и в Собрании, ослабело в последние два месяца в Париже в виду смелости Коммуны, диктатуры Дантона, демагогии Марата и особенно перед обаянием Робеспьера.

Все усилия жирондистов умерить анархическое увлечение столицы только выказывали их слабость. Нация от них удалялась. Ни один из этих недавних любимцев общества не был выбран в Конвент городом Парижем. Все враги их, напротив, сделались народными избранниками.

Нетерпеливый народ требовал крайних решений у обеих партий. Популярность шла с публичного торга. Надо было соперничать в энергии и даже в ярости, чтобы приобрести ее. Монархическая оговорка, сделанная Верньо, Гюаде, Жансонне и Кондорсе в декрете о низложении упомянувших о назначении воспитателя королевскому принцу, навлекла на жирондистов подозрения. Эта монархическая подкладка обличала в них заднюю мысль восстановить монархию после низвержения. Якобинские журналы и трибуны старались извлечь выгоду из этого подозрения жирондистов в роялизме и умеренности. «Вы не сожгли своих кораблей, — говорили они, — пока мы сражались, чтобы низвергнуть трон, вы писали нашей кровью почтительные оговорки в пользу королевского сана».