Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

Итак, ни Робеспьер, ни Дантон, ни Марат, ни жирондисты не испытывали жажды крови Людовика XVI и не верили в политическую полезность его казни. Отдельно каждый из этих людей и каждая из этих партий спасли бы короля. Но, стоя лицом к лицу одни с другими и вступая во взаимную борьбу, эти партии и люди принимали вызов, который бросали друг другу. Процесс короля становился полем боя. Его голова оказывалась даже не трофеем, но свирепым знаком патриотизма. Никто не хотел предоставить этот знак своему противнику. В этой борьбе король должен был пасть от руки всех.

Когда такое решение наконец приняли, жирондисты, и особенно Ролан, господствуя в законодательном комитете, возложили сначала на Валазе, а потом на Майля составление доклада о преступлениях короля, а потом о суде над ним. Они хотели отнять у Робеспьера обвинение, чтобы медленность и торжественность формы оставили время хладнокровию, правосудию и развороту общественного мнения к милосердию.

Валазе сделал этот первый доклад, зачитав длинный список преступлений Людовика XVI. По прочтении доклада встал Дантон и потребовал напечатания и основательного изучения всех бумаг и мнений, какие относились к этому важному делу. Тайное намерение уклониться от прений посредством отсрочки явно обнаруживалось в словах Дантона. «В подобном деле, — сказал он, — нельзя скупиться на издержки печатания. Всякое мнение, которое покажется зрелым, если будет содержать хорошую мысль, должно быть опубликовано. Рассуждения докладчика о неприкосновенности короля неполны. Сюда придется прибавить много мыслей. Легко доказать, что народы также неприкосновенны, что не бывает договора без взаимности, почему и очевидно, что если бывший король хотел совершить насилие, изменить французской нации, погубить ее, то осуждение его согласовано с вечным правосудием и одобрено им».

Петион и Барбару также сделали предложения в выжидательном смысле, хотя и прикрывая, подобно Дантону, свое затаенное человеколюбие проклятиями.

Мы оставили Людовика XVI на пороге Тампля, куда отвел его Петион; король не знал еще, в качестве ли только низложенного монарха входил он туда или как пленник. Эта неизвестность длилась несколько дней.

Тампль — древняя, мрачная крепость, выстроенная монашеским орденом тамплиеров в те времена, когда эта воинственно-священническая теократия стремилась к преобладанию путем двойной силы креста и шпаги, — был расположен близ Сент-Антуанского предместья, недалеко от Бастилии; своими зданиями, дворцом, банями, садами он занимал обширное, уединенное и безмолвное пространство в центре квартала, кипевшего народом. Здания Тампля включали также приорство или орденский дворец, комнаты которого служили временным помещением графу д’Артуа, когда принц приезжал из Версаля в Париж. Кругом простирался сад, пустой и дикий. В нескольких шагах от жилища возвышалась башня Тампля, когда-то укрепленная; его шероховатая черная масса грозно вздымалась к небу. Широкие вымощенные аллеи обвивались кругом нее. Эти аллеи были разделены дощатыми перегородками. Сад загромождала ветвистая растительность, кучи камней и щебня. Высокая и мрачная стена, подобно монастырской, сообщала этой ограде печальный вид, замыкая ее со всех сторон. Эта стена выходила на оконечность большой аллеи.

Таков был внешний вид жилища, куда хозяева Тюильри, Версаля и Фонтенбло прибыли с наступлением ночи. Эти пустынные залы не ожидали гостей с тех пор, как тамплиеры покинули их, чтобы отправиться на костер Жака Моле. Эти пирамидальные башни, пустые, холодные и немые в течение многих веков, походили не столько на жилое помещение, сколько на внутренность египетских пирамид.

По прибытии в Тампль короля передали под надзор членов муниципалитета и стражи Сантерра. Сановники народа оказались столь же смущены, сколь и сами узники. В артиллеристах, служивших конвоем экипажу короля, воспоминания о 10 августа, опьянение торжеством, восклицания и движения народа по дороге подавили всякое уважение. Эти люди хотели запереть короля в малую башню, а его семейство — во дворце. Петион напомнил им о человеколюбии. Королевскую семью целиком поместили в замке. Там ее приняли безмолвные и угрюмые привратники и с поспешным рвением сделали все приготовления к продолжительному пребыванию.

Вечером подали ужин. Король ужинал с кажущимися ясностью духа и спокойствием. Манюэль и члены муниципалитета присутствовали на ужине стоя. Молодой дофин заснул на коленях у матери, и король велел его унести. Уже собирались уложить ребенка, когда Манюэль получил приказание Коммуны: немедленно очистить дворец и запереть королевскую семью в малой башне Тампля. Король почувствовал этот удар, быть может, с большей болью, чем та, какую он ощущал при выходе из Тюильри. Все приготовления к устройству прервали. Артиллеристы и члены муниципалитета наскоро перенесли несколько матрацев и белье в необитаемые залы башни. Телохранители также водворились там. Король, королева, принцессы, дети, собравшись в зале с необходимыми вещами, несколько часов в молчании ожидали, пока тюрьма для их приема будет готова.

Спустя час после полуночи Манюэль пригласил их отправиться туда. Муниципальные чиновники несли перед процессией фонари. Их слабый свет озарял несколько шагов перед процессией и оставлял все прочее во мраке.

В башню входили через узкую, кривую дверь, скрывавшую за собой витую лестницу. На каждом этаже в назначенных им помещениях оставляли нескольких лиц из королевской семьи и слуг: принцесса Елизавета расположилась в кухне, снабженной простой кроватью, в нижнем этаже; прислуга — на первом этаже, королева с детьми на втором, король — на третьем. Дубовая кровать и несколько стульев составляли единственную мебель этой комнаты. Стены были обнажены, только несколько непристойных гравюр, остатки убранства лакея графа д’Артуа, были прибиты гвоздями к стене. Король, взглянув на гравюры, сорвал их собственной рукой со словами: «Я не хочу, чтобы моя дочь видела подобное!»

На другой день королеве и принцессам предоставили право входить в комнату короля и беспрепятственно переходить с одного этажа на другой. Они обошли все комнаты и окончательно выбрали помещения для каждого человека из семьи, для друзей и прислуги.

После завтрака, сервированного еще с некоторой роскошью в столовой первого этажа, король перешел в боковую башенку, где пересмотрел с интересом старые книги на латыни, долго время покрывавшиеся здесь пылью. Король нашел Горация, забытого тут как бы в знак иронии над низверженным величием, над погребенной молодостью и развенчанной красотой. Затем король обнаружил Цицерона, эту великую душу, в которой ясная философия господствует над превратностями политики, а добродетель и несчастье показывают пример людям, которым приходится выносить удары судьбы. Наконец, он нашел там «Подражание Христу» Фомы Кемпийского, сосуд христианской горести, где все слезы превращаются в усмирение сердца и в предчувствие бессмертия. Король бережно унес эти книги в свой рабочий кабинет — углубление, сделанное в башенке рядом с его комнатой.