Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

Оратор Гюгенен читает петицию, составленную в Шарантоне. Он объявляет, что город восстал, чтобы воевать за народное величие. Он оплакивает, однако, необходимость обагрить руки кровью заговорщиков. «Но час настал, — говорит оратор с кажущимся самоотвержением, — кровь прольется; люди 14 июля не заснули, хотя и казались усыпленными; пробуждение их ужасно; говорите, а мы будем действовать. Народ здесь, чтобы судить своих врагов; пусть они выбирают между Кобленцем и нами! Вы знаете тиранов: король не согласен с вами, и нам не нужно другого доказательства, кроме отставки министров и бездействия наших армий. Разве голова народа не стоит головы королей? Разве кровь патриотов должна течь безнаказанно для удовлетворения гордости и честолюбия вероломного Тюильрийского дворца? Если король не действует, устраните его: один человек не может служить помехой воле двадцати пяти миллионов людей. Если мы, из уважения, оставляем короля в его должности, то только при условии, чтобы он выполнял ее сообразно конституции! Если он от нее отстраняется, то он ничто!»

Эти зловещие слова тревожат конституционистов и вызывают улыбки у жирондистов. Президент отвечает с твердостью, которую, однако, не поддерживают его товарищи. Они решают, что народ предместий имеет право пройти по залу с оружием.

Двери, осаждаемые толпой, отворяются и открывают проход трем тысячам петиционеров. В продолжение этого долгого шествия в толпе поют знаменитые песни «Кармальола» и «Са ира!». Женщины потрясают саблями, обращаясь к рукоплещущим трибунам, и, как израильтяне вокруг скинии, танцуют перед каменным столом, на котором начертаны права человека. Лохмотья, свисающие с пик в качестве трофеев, макет гильотины, виселица с повешенной на ней фигурой королевы безнаказанно проносятся по Собранию; одни депутаты аплодируют, другие закрывают лица руками; некоторые, обладающие большим мужеством, бросаются к человеку, несущему окровавленное сердце, и заставляют презренного удалиться со своей эмблемой убийства. Одна часть толпы с уважением смотрит на стены зала, мимо которых проходит; другая вскользь замечает славных представителей нации и наслаждается их унижением. Бряцанье разнородного оружия, стук окованных железом башмаков, пронзительные крики женщин, голоса детей, патриотические песни — все это действует оглушающим образом. Миазмы грязи заражают воздух и стесняют дыхание. После того как прошли последние из этой толпы, спустя три часа президент поспешил прервать заседание.

Казалось, внушительные силы расположились во дворах и в саду Тюильри для защиты короля. Защита состояла из трех линейных полков, двух жандармских эскадронов, нескольких батальонов национальной гвардии и пушек. Но эти войска, нерешительные, сами подрываемые изнутри мятежом, были только кажущейся силой. Солдаты не знали, в чем их долг — находиться среди парижского населения, чувства которого они разделяли, или во дворце, который им представляли полным измены. Напрасно Редерер и высшие офицеры национальной гвардии зачитывали им текст закона, который повелевал отражать силу силой. Собрание подавало солдатам пример сообщничества мятежу.

Во дворец при первом известии о грозящей королю опасности прибежали около двухсот дворян со старым маршалом де Муши во главе. Это были не столько полезные защитники монархии, сколько добровольные жертвы старинной французской чести. Им следовало явиться в количестве десяти тысяч, а оказалось только двести человек. Они исполняли свой долг, не считая рядов; они искупили ошибки французского дворянства и пагубные увлечения эмиграции.

Скопление толпы вокруг дворца король наблюдал без особой тревоги. Удалившись во внутренние комнаты вместе с королевой, принцессой Елизаветой и детьми, он слышал отдаленный ропот народа, но не думал, чтобы толпы могли проникнуть во дворец. Однако голоса испуганных слуг, которые сбегались со всех сторон, грохот ломающихся и падающих на пол дверей, приближающиеся крики наконец повергли в ужас всю семью. Король, вверив королеву, сестру и детей окружающим их офицерам и горничным, один устремился на шум в зал Совета. Там он нашел верного маршала де Муши, д’Эрвильи, командира конной стражи, распущенной за несколько дней перед тем, благородного Аклока, командующего батальоном предместья Сен-Марсо, сперва умеренного революционера, ставшего потом его другом, трех храбрых гренадеров из батальона предместья Сен-Мартен — эти люди из народа, чуждые двору, защищая особу короля, защищали только человека.

В ту минуту, когда король входил в зал, двери смежного зала Дворян затрещали под ударами нападавших. Король устремился навстречу опасности, дверные панели упали к его ногам. Удары топора сопровождались яростными криками, проклятиями, бранью. Король твердым голосом приказал двум сопровождавшим его преданным камердинерам, Гю и Марше, отворить двери. «Чего мне бояться моего народа?» — сказал король.

Эти слова, его движение вперед, ясное чело короля приостанавливают порыв первых рядов нападавших. Де Муши, Аклок, три гренадера и двое слуг заставляют короля отступить на несколько шагов и встают между ним и толпой. Гренадеры выставляют штыки и удерживают толпу на почтительном расстоянии, но приток людей толкает первые ряды вперед. Из рядов выступает человек в лохмотьях, с голыми руками, воспаленными глазами, с пеной у рта. «Где veto?» — говорит он, направляя в сторону короля длинную палку с железным наконечником. Один из гренадеров своим штыком отводит руку исступленного. Злодей падает к ногам стоящего рядом гражданина; этот поступок производит впечатление на его товарищей, они топчут ногами упавшего человека: пики, топоры, ножи опускаются на него. Королевское величие на минуту возвращает себе силу.

Король, у которого только одна мысль — отвлечь людей от комнаты, в которой оставлена королева, — уводит за собой толпы в обширный зал под тем предлогом, что это позволит большему количеству граждан видеть его и говорить с ним. Он входит туда, окруженный большой шумной толпой, радуется тому, что один рискует получить удар оружием разного рода. Но, обернувшись, видит свою сестру, принцессу Елизавету, которая протягивает к нему руки. Растрепанные волосы принцессы, ее заплаканные глаза придают ей отчаянный и вместе с тем величественный вид. «Это королева!» — кричат несколько женщин. Исступленные люди бросаются к сестре короля с поднятыми руками, желая ее ударить, но дворцовые служители успевают вывести их из заблуждения: уважаемое имя принцессы Елизаветы заставляет их опустить оружие. «Ах, что вы делаете! — с горестью восклицает принцесса. — Зачем вы не оставили их в убеждении, что я королева?! Умирая вместо нее, я, быть может, спасла бы ей жизнь!» При этих словах невольное движение толпы отделяет принцессу Елизавету от ее брата и толкает ее в нишу одного из окон зала, где окружившая принцессу толпа, по крайней мере, смотрит на нее с уважением.