Вячеслав Фомин - Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Выше говорилось, что археологи-норманисты оперируют сомнительными доказательствами норманства варяжской руси. Так, многие годы они преподносили древнерусские мечи как норманские. В 1948 г. А. В. Арциховский, говоря об оружии X в., сказал: «И шлем, и кольчуга, и стрелы русских дружинников отличаются от норманских». Только меч дружинников, подчеркнул он, аналогичен мечу норманнов. Но аналогичен потому, уточнил археолог, что меч этого типа «не норманский, а общеевропейский», вывозившийся и на Русь, и в Скандинавию из Западной Европы. Позже Д. А. Авдусин подытоживал, что «типы русского и скандинавского оружия не совпадают», отметив при этом, что каролингские мечи, центр производства которых находился на Рейне, характерны для всех европейских стран. Их много в Скандинавии, на Руси, во Франции. И они найдены там, где скандинавов не было, например, в Чехословакии, в землях южных славян [1297]. Советские и нынешние норманисты, а также зарубежные исследователи, вынужденные принять как бесспорный факт вывод Арциховского, все равно стремятся придать ему норманское «обличие», навязывая науке мысль, что мечи на Русь доставляли из Западной Европы норманны [1298]. Подобные утверждения находятся в разительном противоречии с известными фактами, на основании которых Д. Щеглов, считавший варягов норманнами, в 1876 г. указал, что «скандинавы никому не известны как торговцы, их знают по берегам всех европейских морей только как разбойников!» [1299]. Показательно, что из 165 западноевропейских клинков с фирменными клеймами мастеров, которые считались самими лучшими и отсюда «ценились особенно высоко» [1300], лишь 1 (!) обнаружен в Швеции, тогда как в землях южнобалтийских славян их найдено 30, в Латвии 22, Финляндии 19, Эстонии 7, Литве 5. 11 таких мечей обнаружено в пределах Киевской Руси [1301]. Само распределение этих находок показывает не только тот путь, по которому франкские мечи шли на Русь, но и то, что шли они на восток без всякого участия скандинавов.

В 1991 г. археолог Ю. Э. Жарнов, констатируя крайне малое число мужских погребений в знаменитом Гнездове по обряду трупосожжения, относимых к скандинавским, и вместе с тем очень значительную долю «норманских» комплексов, выделяемых по деталям женского племенного костюма, решил кардинально исправить положение, для чего ввел подсчет «норманских» погребений лишь на основе женских захоронений. Обосновав свое решение тем, что полностью отсутствуют критерии для установления погребений скандинавов-мужчин. И, опираясь на наличие в погребениях женских скандинавских фибул, в которых видит «надежный индикатор норманского присутствия в славянской среде», признал скандинавскими не менее четверти из более чем тысяча раскопанных погребений (а цифра эта уже перекочевала в работы норманистов [1302]). Причем, утверждает Жарнов, где-то половина захоронений конца IX — первой половины X в. принадлежит норманнам, представлявшим собой социальную верхушку этого поселения [1303]. Во-первых, если даже и принять абсолютизацию ученым находок скандинавских фибул в гнездовских захоронениях, то она все равно ничего не дает, т. к. женщины той поры представляли собой точно такой же товар, что и украшения на них, в связи с чем не могут свидетельствовать в пользу этноса тех, кому принадлежали. Так, например, в Швеции, констатирует В. В. Седов, обнаружено немалое число женских погребений на городских некрополях XI–XII вв., содержащих восточнославянские височные кольца, совершенно чуждые скандинавской традиции, причем они использованы таким же образом, как и в славянском костюме (около висков) [1304].

Во-вторых, норманисты, считая овальные фибулы (броши) специфической чертой именно норманского женского костюма и рассматривая их как часть сакрализованого комплекса личных вещей и оберегов женского костюма (отчего они якобы не могли служить предметом торговли), характеризуют их этническим индикатором скандинавских погребальных комплексов [1305]. Со столь категоричным заключением не позволяют согласиться многие факты, известные, кстати, тем, кто их не берет в расчет. Так, например, у прибалтийских ливов скандинавские фибулы в первых столетиях II тыс. н. э. вошли в состав местного этнографического костюма и были дополнены вполне самобытными роскошными нагрудными привесками [1306]. В курганах Приладожья те же фибулы встречаются, как правило, в сочетании с финскими шумящими подвесками, игравшими роль племенного убора и амулетов, причем подвески прикреплены цепочками к фибулам. В Приладожье и Ярославском Поволжье скандинавские украшения обнаружены в погребениях с местным ритуалом [1307]. Из чего В. В. Седов выводил, что, очевидно, скандинавские фибулы носили в Приладожье весские женщины [1308]. В скандинавском костюме, подчеркивают специалисты, обязательны две фибулы. Но во владимирских курганах в большинстве случаев попадается по одной такой находке. В Гнездовском могильнике раскопано более двух десятков погребений со скорлупообразными фибулами, и в 16 курганах встречено по одной фибуле, в остальных по две, а в одном случае четыре [1309]. В силу чего подавляющая часть данных погребений никак не может быть объявлена скандинавской, хотя именно такая характеристика и подвела Р. Г. Скрынникова к мысли, что Гнездово представляло собой «едва ли не самый крупный в Восточной Европе скандинавский некрополь», опорный пункт норманнов, «преодолевавших сопротивление Хазарии» [1310].

Весьма ценно наблюдение М. К. Каргера над двумя серебряными фибулами, обнаруженными в погребальных комплексах киевского некрополя и украшенными филигранью и зернью: одна из них была использована в женском уборе уже не как фибула, а как подвеска-медальон, для чего к ней с тыльной стороны было прикреплено проволочное кольцо (ученый отнес эти погребения к богатым погребальным памятникам киевской знати). По одной из версий И. П. Шаскольского, «обе женщины были славянками, фибулы приобрели путем покупки и носили их просто под влиянием скандинавской «моды» [1311]. И нельзя, в таком случае, не признать правоту известного археолога Седова, давно уже отметившего, что находки вещей скандинавского происхождения (скорлупообразные фибулы, широкие выпукловогнутые браслеты, плетеные браслеты, подвески) «не являются этноопределяющими». Эти вещи относятся к X в., подытоживал ученый, ко времени оживленных торговых связей Скандинавии с Восточной Европой, в результате которых скандинавские украшения, как свидетельствуют приладожские курганы, распространяются довольно широко среди финского населения лесной полосы Восточной Европы. Ныне убежденный норманист А. Н. Кирпичников, по праву рисуя грандиозные масштабы торговли на Балтике и в Восточной Европе, говорит, что «славянки носили скандинавские фибулы и салтовские стеклянные лунницы, булгары пользовались русским оружием, арабы употребляли русские шапки» [1312].