Вячеслав Фомин - Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Но такому, вообще-то, естественному «интернационализму» в украшениях, оружии, одежде способствовала не только торговля, но и грабительские экспедиции, частые для того времени, благодаря чему вещи неоднократно меняли своих владельцев. Названными причинами объясняется присутствие в Гнездове, находившемуся на одной из оживленнейшей торговой восточноевропейской магистрали, скандинавских женских украшений, а также возможным нахождением среди его жительниц скандинавок, тех же военных трофеев и, вместе с тем, тех же предметов торговли и обмена. А. Стальсберг отмечает наличие в Гнездове «удивительно большого числа парных погребений с ладьей»: 8–10 из 11. Совершенно справедливо заметив, что «муж и жена обычно не умирают одновременно», норвежская исследовательница напомнила известный рассказ Ибн Фадлана о похоронах знатного руса совместно с его рабыней. Но принять эту версию Стальсберг не решилась, т. к. у погребенных женщин имеются фибулы и множество бусин, что скандинавские археологи интерпретируют «как отличие свободных женщин». Хотя вместе с тем она констатирует, что убийство вдовы и ее похорон с мужем скандинавская история эпохи викингов не знает [1313]. В свете чего остается признать, что в парных погребениях с ладьей (а в них, надо сказать, отсутствуют следы вторичного погребения), рядом со своим хозяином покоится его рабыня (наложница), возможно, скандинавка. Д. А. Авдусин говорил о фактах разноэтничных парных погребений, например, мужчины-балта с женщиной-скандинавкой. При этом он подчеркивал: «Вряд ли стоит сомневаться, что женщина будет положена на костер в национальном наряде, а основным обрядом погребения может оказаться балтский» [1314]. Стальсберг также обратила внимание на то, что ладейные заклепки из Гнездова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции» [1315]. Подобный факт также порождает серьезные сомнения в скандинавском этносе погребенных в ладьях, не имеющих, стало быть, к ним никакого отношения.

Ю. Э. Жарнов, объявив скандинавскими значительную часть захоронений Гнездова, вместе с тем указал, что керамика — основной датирующий фактор [1316]. Но вся керамика Гнездовского могильника, констатируют не сомневающиеся в норманстве варягов археологи А. В. Арциховский, Д. А. Авдусин и Т. А. Пушкина, «именно славянская», и она находится во всех погребениях, приписываемых скандинавам. А керамические свидетельства действительно занимают особое место в системе доказательств археологов: своей массовостью они служат, отмечал Арциховский, «надежнейшим этническим признаком». Именно они, позже как бы добавлял Авдусин, имеют «первостепенное значение для этнических выводов» [1317]. В этом случае важно отметить, что знаменитый сосуд с надписью кириллицей, сделанной в начале X в., был составной частью погребального инвентаря, обычно относимого к «норманскому» [1318]. Сам же погребальный инвентарь (обряд), как известно, обусловлен «суммой религиозных воззрений», это часть религии, которая «быстро не меняется» [1319]. Но современные норманисты сосуду со славянской надписью, найденному якобы в захоронении воина-скандинава, отводят лишь роль опровержения доказательства знакомства погребенного «с древнерусским языком или письменностью» [1320]. Немаловажно заметить, что гнездовские гончарные сосуды близки к сосудам южнобалтийских и западных славян, что связано, отмечают археологи, с появлением в Гнездове группы западнославянского населения [1321].

Нельзя обойти вниманием погребения в камерах (середина и вторая половина X в.), обнаруженные в Ладоге, Пскове, Гнездове, Тимереве, Шестовицах под Черниговом, Киеве и объявленные как захоронения скандинавов, входивших в высший слой Руси. Об этой «истине» в последней трети ушедшего столетия настолько много говорили археологи (особенно В. Я. Петрухин, в «норманско-хазарской» концепции Киевской Руси которого этой «аксиоме» отведена одна из главных ролей), что она стала общим местом для всех рассуждений о скандинавской природе варяжской руси [1322], рождала (как и те же фибулы) новые тому «доказательства», а те, в свою очередь, другие. Западноевропейские ученые также связывают камерные погребения Восточной Европы со скандинавами [1323]. Но сейчас уже точно установлено (хотя это было ясно давно), что камерные гробницы Бирки IX в., на основании которых заключали о якобы норманском характере сходных погребений на Руси, не являются шведскими [1324](показательно, что установление данного факта нисколько не изменило их скандинавской характеристики и не стало предметом разговора в науке, необходимость в котором более чем очевидна). Одновременные и подобные им захоронения открыты в Вестфалии, Чехии, Польше [1325], т. е. там, где скандинавов не было. А. Г. Кузьмин не сомневается, что «камерные погребения шли с континента в Бирку, а не наоборот» [1326].

Истинное (а не кажущееся) число скандинавских предметов в русских древностях просто мизерно и в огромной массе других археологических находок практически равно нулю, что говорит о случайном характере их попадания в земли восточных славян. По заключению П. П. Толочко, «собственно скандинавских вещей на Руси не так уж и много», хотя в первую очередь именно археологи (наши и зарубежные) говорят о постоянном проживание в ее пределах скандинавов, причем «нередко семьями, в городах и иногда сельских местностях» [1327]. Справедливость слов Толочко видна прежде всего на материалах Киева и Новгорода, главных городов Руси, где норманнов должно было быть особенно много, и где они, конечно, должны были оставить массу следов своего пребывания. Но эти следы отсутствуют. Так, в Киеве количество скандинавских вещей не превышает двух десятков, причем ни одна из них не имеет отношение к IX в. Эта цифра особенно примечательна на фоне утверждений зарубежных ученых об основании Киева норманнами, уверенности Е. А. Мельниковой в том, что «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов» [1328]. Примерно столько же скандинавских предметов, сколько найдено в Киеве, обнаружено в Шестовице, где, учитывая дружинный характер поселения, замечает Толочко, их, казалось бы, «должно быть особенно много». В знаменитом Гнездове, в котором на Западе видят «анклав викингов» [1329], северные изделия встречаются, добавляет ученый, не чаще, чем западнославянские, восточные или западноевропейские [1330].

В отложениях Новгорода предметов, увязываемых со скандинавами, найдено еще меньше, чем в Киеве. В процентном отношении их число (а все они не старше рубежа Х-ХІ вв.), заключает М. В. Седова, ничтожно «по сравнению с находками славянских, финно-угорских и балтских изделий…» [1331]. Даже норманисты относят эти находки к категории «случайных» [1332]. При том, что они же утверждают, что Новгород был основан скандинавами, что он являлся «основной базой норманнов в Восточной Европе» [1333], что в нем в конце X — первой половине XI в. находился постоянный «больший или меньший контингент скандинавов: дружинников новгородских князей и наместников великого киевского князя, новоприбывших искателей богатства и славы, торговых людей» [1334]. Практическое отсутствие скандинавских вещей в слоях Новгорода тем более поразительно, что для его культурных напластований характерна, отмечают специалисты, «исключительная насыщенность древними предметами» [1335]. В связи с чем «коллекция предметов, собранная на раскопках в Новгороде за 1932–2002 гг., насчитывает в общей сложности более 150 тыс. изделий…», причем в это число не включен массовый керамический материал [1336].