Вячеслав Фомин - Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В силу названных фактов довольно сомнительно толковать погребения, где наличествуют железные гривны с молоточками Тора, исключительно как только скандинавские [1580]. Правоту этих слов подтверждает С. И. Кочкуркина, констатировавшая в 1970 г., что такие ритуальные вещи как железные гривны с молоточками Тора «должны сопровождать скандинавские погребения, но железные гривны в приладожских курганах за исключением двух экземпляров, найденных в мужских захоронениях, принадлежали местному населению» [1581]. К тому же, указывается в литературе, эти гривны встречаются «не на всей территории Скандинавии» [1582]. Также весьма сомнительно однозначно выдавать погребения староладожского Плакуна за скандинавские (большинство которых археологи-норманисты связывают со шведами, якобы появившимися в Ладоге около 860 г. [1583], т. е. старательно пытаются наполнить соответствующим содержанием известия ПВЛ под 859 и 862 гг.). Во-первых, констатирует А. Стальсберг, ладейные заклепки из Плакуна «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции» [1584], хотя, конечно, уж в Ладогу-то норманны должны были бы прибыть на своих судах. Во-вторых, в этих захоронениях представлены сосуды южнобалтийского типа [1585], а в одном из них обнаружены обломки двух фризских кувшинов [1586]. В-третьих, на их связь с Южной Балтикой указывает и погребение в камере с гробовищем, имеющем, подчеркивает К. А. Михайлов, «прямые и многочисленные» аналогии в памятниках Дании и Шлезвиг-Голштейн (конец IX — конец X в.), которые, в свою очередь, близки по своей конструкции к захоронениям германцев VІ-VІІІ веков. Вполне естественен и вывод ученого, что погребенный прибыл из Южной Ютландии [1587]. Впрочем, как и те, следует добавить, кто провожал его в последний путь (О. И. Давидан, основываясь на находках в ранних слоях Ладоги фризских гребенок или, как она их еще квалифицирует, западнославянских, говорит о присутствии среди ее жителей фризских купцов и ремесленников [1588]). Само возникновение могильника Михайлов отнес, в отличие от своих коллег, к более позднему времени: началу X в., также указав на тот факт, что в нем, при наличии женских погребений, практически отсутствуют скандинавские украшения [1589].

Выходцы какого балтийского района нашли свое последнее пристанище в Плакуне прямо говорит одна из ранних староладожских «больших построек» (по словам И. В. Дубова, «уникальная находка»), которую ученые сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс-Радене (под Шверином, VII–VIII вв.) и в Арконе (о. Рюген) [1590]. Сразу же становится ясно, почему в русском язычестве отсутствуют скандинавские божества, но присутствует Перун, бог варяго-русской дружины и чей культ был широко распространен именно среди южнобалтийских славян. И если ни в славянском, ни в русском язычестве нет скандинавских черт, то из этого следует лишь одно: варяги не были скандинавами. Нет скандинавских божеств, как известно, и в языческом пантеоне, созданном Владимиром тогда, когда, по мнению норманистов, скандинавы «в социальных верхах числено преобладали», и тогда, когда в нем присутствуют неславянские боги (Хорс, Даждьбог, Стрибог, Симаргл, Мокошь). Хотя, как отмечает ряд исследователей, «языческий пантеон, созданный Владимиром, указывает и на широкий допуск: каждая этническая группа может молиться своим богам», но при этом, констатирует А. Г. Кузьмин, ни одному германскому или скандинавскому богу в нем «места не нашлось» [1591]. Утверждение же Д. А. Мачинского, что в начале X в. религия Перуна-Велеса была усвоена «скандинавами поколения Рюрика-Олега…», не согласовывается ни с историческими реалиями того времени, ни со спецификой языческого мировоззрения скандинавов: норманские конунги, становясь поклонниками Перуна и Велеса, справедливо говорил С. А. Гедеонов, «тем самым отрекались от своих родословных», которые они вели от языческих богов. И при этом особо подчеркнув, что «промена одного язычества на другое не знает никакая история» [1592]. То, что Олег с дружиной клялся Перуном и Велесом, для Е. В. Пчелова является «условным приемом» летописца, доказывающим лишь то, что «они были язычниками, а какими — славянскими или скандинавскими — для автора ПВЛ принципиального значения не имело», также говорит о неисчерпаемой доказательной базе норманистов. По сути же, Мачинский и Пчелов повторяют мысль «ультранорманиста» Н. А. Полевого, отсутствие в русской истории следов религии скандинавов объяснявшего тем, что они «приняли религию покоренных ими славян, не находя в ней большого различия…» [1593].

Этническая карта Северной Европы была куда богаче той, которую обычно рисуют норманисты, и на берегах балтийского Поморья, кроме германцев (норманн) и славян, проживали народы, не имевшие к ним отношения, но в силу обстоятельств соединенных историей с судьбой южнобалтийских, а посредством их, с судьбой восточных славян. Ту же участь разделила и какая-то часть германцев, оставшихся на землях восточнее Эльбы после того, как большинство их сородичей в VI в. покинуло эти территории под давлением славян. Будучи ассимилированные славянами еще на берегах Южной Балтики и уже не отделяя себя от них, они сохранили верования своих предков. Выше говорилось о нахождении среди лютичей племени, поклонявшегося Водану, Тору и Фрейе. Всего вероятней, что такое племя не было единственным, и верующих в этих богов среди южнобалтийского населения было значительно больше. В том числе и этой причиной объясняется «норманский» окрас русско-славянских древностей, например, нахождение среди них железных гривен с молоточками Тора. Одна из них, кстати, обнаружена при раскопе той ладожской постройки, которая схожа со святилищем балтийских славян. В свою очередь, отмечается в литературе, общий вид храма балтийских славян под Шверином и его детали находят очень близкие «аналогии в соответствующих сооружениях кельтов» [1594].

Захоронения в ладье традиционно объявляют норманскими, т. к. они, на что делается упор в литературе, могли быть только у морского народа (хотя такие встречаются, отмечал Д. А. Авдусин, «не только в Скандинавии…». На Руси, констатирует С. В. Перевезенцев, еще долго, согласно языческой традиции, «умершего везли либо в ладье, либо в санях» [1595]). Но морским народом как раз и были южнобалтийские славяне. И если эти захоронения полагать норманскими, то тогда надо объяснить, почему в древнерусской морской терминологии, которая должна была бы возникнуть у восточных славян, как народа сухопутного, под влиянием скандинавов, полностью отсутствуют слова норманского происхождения [1596](как они, например, имеются в ряде диалектов эстонского языка [1597]). Непоколебимая вера чуть ли не в планетарные действия викингов позволила М. Фасмеру увидеть многочисленные следы викингов в истории и на территории южнобалтийских славян. В связи с чем он говорил, ссылаясь на работы своих коллег, о наличии скандинавских княжеских имен у вагров и бодричей Х-ХІ вв., относил к скандинавским названия местностей «Pagus Susle» и «Jasmund» на о. Руяне-Рюгене [1598]. Природу этих имен и названий, конечно, еще предстоит установить, но они объясняют, почему в летописных варягах так много неславянского, и что, конечно, не может быть доказательством их прибытия из Скандинавии. Саксы, англы, фризы и юты, с историей которых неразрывно связана история славян Южной Балтики, принадлежат, по выражению А. А. Куника, к нижненемецкому «говору», к которому, как он же подчеркнул, норманский язык был в некотором отношении ближе, чем к верхненемецкому [1599]. Следует также сказать, что преднамеренная порча оружия (оно поломано или согнуто) в погребениях Южной Балтики, приписываемых норманнам [1600], была характерна для племен пшеворской культуры бассейна Вислы и междуречья ее и Одера (конец II в. до н. э. — начало V в. н. э.), носителями которой, как считает В. В. Седов, было смешанное славяногерманское население [1601].