Виктор Баранец - Ельцин и его генералы

Дело было сделано. Министр юбороны России был низложен.

…22 мая 1997 года, после смещения Родионова и назначения генерала армии Сергеева министром обороны, Ельцин своим указом образовал две комиссии, которые возглавили Черномырдин и Чубайс. Первая должна была представить Президенту новую концепцию военной реформы. Вторая — план ее финансового обеспечения. Это решение президента очень многие генералы и офицеры на Арбате восприняли с чувством удивления, смешанного с унынием. Образование очередных комиссий означало, что судьба концепции военной реформы снова попадает в бюрократический круг.

У нас образование очередных комиссий всегда было дурным признаком бюрократического удушения того дела, ради спасения которого они создавались. В России, пожалуй, наиболее конструктивно всегда работали только похоронные комиссии… Генштабовские офицеры по этому поводу говорили, что «произошла смена почетного караула у гроба военной реформы»…

Очень странным выглядело и то, что президент — Верховный главнокомандующий, Совет обороны, Совет безопасности, которые по определению должны были играть главную роль в этом деле, отступали на второй план. Новый министр обороны с группой генералов в авральном темпе готовили проект новой концепции. У меня иногда создавалось впечатление, что новому руководству МО было важно не качество документа, а скорость, с которой он мог быть представлен президенту. Эта спешка была слишком опасной: группа генералов, на которых опирался генерал Сергеев, «втискивала» в концепцию такие новации, которые были очень спорными и вызывали большие сомнения у многих специалистов. Стремление военного руководства побыстрее отрапортовать Верховному о начале реформы было очень похоже на авантюру. Новую концепцию реформы предстояло обсудить на заседании Совета обороны. Но его опять отложили — президент был в отпуске…

Некоторые сотрудники секретариата Совета обороны признавались журналистам, что документ, представленный МО, «страшно сырой» и требует кардинальной доработки. Но их слов, казалось, уже никто не слышал.

Яростная имитация начала реформы, скороспелые бумажные прожекты и бодрые доклады министра о начале нового этапа переустройства армии сделали свое дело: Ельцин похвалил новое руководство МО за энергичную работу. Вместо реформы вновь создавалась ее видимость.

…А на Арбате все оставалось по-прежнему: задерживали выдачу денег, в десятый раз меняли штаты и структуру отделов и управлений, в авральном порядке готовили новые предложения по реформе, писали отповеди «клеветникам» из московских газет, подрабатывали на стороне, пили водку, обсуждали новых пришельцев, которых тянул за собой новый министр обороны, и жалели тех, кого новое начальство изгоняло. Мало кто верил в скорые и зримые перемены. Люди были раздражены тем, что судьба реформы по-прежнему зависит от насморка президента, от капризов Батурина, от личных прихотей Чубайса, от хитрых кружев Черномырдина…

Размышляя об этом, я вышел из Генштаба на Знаменку. Гневно дул в свой свисток постовой. Замерли светофоры и остановилось движение. Белый милицейский «форд» на огромной скорости пронесся мимо. Вдали показался хорошо знакомый мне длиннющий «членовоз» с президентским штандартом на капоте.

Ельцин снова ехал в Кремль.

Я был в форме и стал с бешеной скоростью соображать — отдавать или не отдавать честь Верховному главнокомандующему?..

…19 августа 1991 года в 6.00 у нас в Министерстве обороны была неожиданно назначена коллегия. Проведение такого внепланового мероприятия в столь ранний час было беспрецедентным явлением.

Большинство вызванных на службу к 7.00 офицеров центрального аппарата МО и Генштаба только по пути на Арбат услышали о ГКЧП и потому первым делом спешили узнать, что обсуждалось на коллегии. Но даже «по большому секрету» офицеры секретариата министра ничего необычного не сообщили. Просто пришел Язов и сказал, что обстановка в стране складывается тяжелая, что президент СССР заболел и управлять государством в настоящий момент не может. Поэтому обязанности президента в соответствии с Конституцией временно взял на себя вице-президент Янаев.

К тому времени уже все на Арбате знали и другое: 20 августа планировалось подписание Союзного договора. Президент СССР демонстрировал активное стремление найти общий язык с руководителями республик и подвинуть их к выработке окончательного варианта договора.

Сам Горбачев признавался:

— Мне надо было добиться подписания Союзного договора и сохранить страну… Даже прибалты поддерживали его…

Возникал резонный вопрос: почему же вдруг накануне такого события Горбачев отправился отдыхать в Форос? А ведь без Михаила Сергеевича такой документ вряд ли мог быть подписан. Все равно что свадьба без жениха…

В тот день на Арбате никто толком не мог понять, что происходит. Многие люди не подозревали, в какую историческую коллизию их втягивают политики. Горбачев сказал: «Если бы я не улетел в отпуск, оставался в Москве, ничего бы не произошло…»

Произошло. Но осмысление свершившегося придет к нам позже. А тогда, 19 августа, некоторые генералы и офицеры МО и ГШ снова допытывались у наиболее посвященного в ситуацию полковника из секретариата министра, что на самом деле происходит. Он пояснил: дескать, потому и вводится чрезвычайное положение в стране, что неподписание договора может вызвать негативные явления. Потому и образован Государственный комитет по чрезвычайному положению…

И все же вопросов оставалось много. А члены коллегии МО, к которым мы обращались, не могли на них четко ответить. Но уже одно то, что хоть что-то делается, что всех нас вовлекают наконец в «наведение порядка», приподнимало настроение, придавало особую значимость распоряжениям начальства…

После коллегии МО одни генералы еще долго курили в «предбаннике», перешептываясь между собой. Другие топтались в приемной начальника Генерального штаба, надеясь попасть в кабинет генерала армии Михаила Моисеева, — хотелось узнать больше, чем узнали от Язова. Третьи спешили к подъезду, где их ждали служебные машины. Был среди них и Главнокомандующий Военно-Воздушными Силами СССР генерал-полковник авиации Евгений Иванович Шапошников.

Позже он признается, что у него тоже возникло немало вопросов: если Горбачев болен, то почему об этом не объявлено? Почему решение о введении чрезвычайного положения принято не Верховным Советом? Почему в ГКЧП не вошел председатель Верховного Совета СССР Лукьянов?