Николай Соколов - Убийство царской семьи. Полная версия

В конце концов, как бы ни относиться к Распутину, нельзя отрицать в нем одной несомненной черты – его колоссального невежества.

Учитывая в то же время его бешеную активность, я решительно отказываюсь видеть в нем самодовлеющую личность. Он не был ею, и в своей политической роли он подчинялся, благодаря своему невежеству, чьим-то иным директивам.

Кто же стоял за ним?

Керенский показывает: “Пребывая у власти, я имел возможность читать многие документы Департамента Полиции в связи с личностью Распутина. Читая эти документы, поражаешься их внутренним духом, их чисто шпионским стилем. Что чувствовалось, например, в словах Распутина, когда он настойчиво до самого конца своего в неоднократных документах писал Царю про Протопопова: “Калинина не гони, он наш, его поддержи”? Я говорю в данном случае только про самого Распутина и хочу сказать, что его именно роль для меня не подлежит сомнению. Кого видел в нем Пуришкевич, убивавший его? Он нисколько не скрывал, что в его лице он убивал прежде всего изменника. Вспомните про Хвостова. Я лично не питаю положительных чувств к личности Хвостова. Но он открыто боролся с Распутиным как центральной фигурой немецкой агентуры. Как ожесточенно с ним боролся Распутин при помощи окружающих его лиц, того же Манасевича-Мануйлова! Так вот я хочу сказать, что в результате знакомства моего с указанными документами у меня сложилось полное убеждение о личности Распутина как немецкого агента, и, будь я присяжным заседателем, я бы обвинил его с полным убеждением”.

Член Государственной Думы Маклаков [34]показывает: “Я хорошо припоминаю, как Хвостов, бывший министром внутренних дел, в последние дни своего министерства рассказывал мне, что он учредил наблюдение за Распутиным и что для него было совершенно ясно, что Распутин был окружен лицами, которых подозревали как немецких агентов. Многие из тех лиц, на которых падало подозрение военной контрразведки как на немецких агентов, совершенно самостоятельно специальной разведкой за Распутиным оказывались в большой к нему близости. Это совпадение было настолько разительно, что Хвостов счел своим долгом, по его словам, доложить об этом Государю, и это было причиной его немилости, его опалы и отставки. Считаю, однако, своим долгом удостоверить, что тот же Хвостов, который в это время считал себя очень обиженным Императорской четой и очень дурно вообще отзывался о личности Государя, ни на минуту не допускал мысли, что Императорская чета могла бы иметь соприкосновение с германской интригой. Напротив, он рядом соображений и фактов это энергично отрицал”.

Князь Юсупов показывает: “Я неоднократно видел у него в кабинете каких-то неизвестных мне людей еврейского типа. Чаще всего они появлялись у него тогда, когда он или уезжал в Царское, или уже был там. Они тотчас же окружали его после возвращения, подпаивали и о чем-то обстоятельно расспрашивали. Наблюдая их действия, я видел, что результаты своих расспросов они записывали в свои записные книжки. Понял я, откуда немцы черпали свои сведения о наших тайнах. Я понял, что Распутин – немецкий шпион”.

Юсупов выведывал от Распутина, как он относится к сепаратному миру с Германией: “Я от него слышал: “Не надо этой войны, надо войну прекратить, довольно пролито крови”. Он это говорил настойчиво, определенно. Я его раз спросил: “А как на это смотрят в Царском?” Он мне ответил: “Да что там смотрят? Конечно, дурные люди им другое говорят. Да все равно по-моему будет. И Государь, и все устали… Куда ему справляться с таким делом! Вот Царица у нас мудрая. Ей нужно все в руки дать. Чтобы она всем управляла. Тогда будет все хорошо. Это – народная воля”.

Готовый дать Распутину обвинительный вердикт присяжного заседателя, Керенский все же оговаривается: “Что Распутин лично был немецкий агент или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкие агенты, это для меня не подлежит сомнению”.

Даже Юсупов показывает: “Мне все же кажется, что, являясь агентом немцев, он в своей политической деятельности не был вполне сознательным для самого себя и до известной степени поступал бессознательно в своей губительной для России деятельности”.

Наблюдавшее за Распутиным по приказу высшей военной власти фронта лицо показывает: “Мне лично пришлось от него слышать в середине 1916 года: “Кабы тогда меня эта стерва не пырнула (Хиония Гусева), не было бы никакой войны, не допустил бы”. Он откровенно говорил, что войну надо кончать: “Довольно ужо проливать кровь-то. Теперь ужо немец не опасен, он уже ослаб”. Его идея была скорее мириться с ними… Для меня в результате моей работы и моего личного знакомства с Распутиным было тогда же ясно, что его квартира – это и есть то место, где немцы через свою агентуру получали нужные им сведения. Но я должен сказать по совести, что не имею оснований считать его немецким агентом. Он был безусловный германофил… Ни одной минуты не сомневаюсь, что говорил Распутин не свои мысли, то есть он, по всей вероятности, сочувствовал им, но они ему были напеты, а он искренне повторял их”.

Я не верю в “германофильство” Распутина. Эта идея сама по себе может быть почтенна, так как культура, хотя бы и чужеземная, есть благо всего человечества. Но она может претендовать на уважение только тогда, когда ее защищает русский патриот, серьезно, научно обоснованно знающий прошлое и настоящее своего отечества.

Эта идея была не по плечу Распутину. Если она была продуктом его собственного мышления, это был выкрик большевика-дезертира.

Конечно, это была не его мысль: “…Кровь… Довольно проливать кровь…” Здесь глубоко продуманная цель: воздействовать на психологию больной женщины. Эту идею внушали Распутину, чтобы он, как слепое орудие, пользуясь своим необычайным положением, внушил ее Императрице.

Кто окружал Распутина? Я разумею при этом не круг его истеричных поклонниц, а тех, кто руководил им самим.

Самым близким человеком к русскому мужику Распутину, почти неграмотному, быть может, идолопоклоннически, но все же православному, был Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, лютеранин еврейского происхождения.

Человек весьма умный, энергичный, с громадным кругом знакомств, он был по натуре крупный авантюрист, обладавший большими связями не только в России. В душе это был стяжатель широкого размаха. Когда он был арестован, судебная власть не нашла его денег. Они составляли крупную сумму.

Перед первой смутой он долго проживал в Париже, числясь на службе по Департаменту Духовных Дел. Его настоящей сферой был, однако, Департамент Полиции.

Потом он состоял при графе Витте в качестве чиновника особых поручений и ушел со службы вместе с уходом Витте.