Николай Соколов - Убийство царской семьи. Полная версия

диаконом в комендантской, причем кадило с горящими углями в комендантскую принес один из слуг Романовых (не Чемодуров – я его ни разу не видел в доме Ипатьева, а познакомился с ним позднее, после оставления Екатеринбурга большевиками). Слуга этот высокого роста, помнится, в сером с металлическими пуговицами костюме… Итак, облаченные в священные ризы, взяв с собой все потребное для богослужения, мы вышли из комендантской в прихожую. Комендант сам открыл дверь, ведущую в зал, пропуская меня вперед, со мной шел диакон, а последним вошел комендант. Зал, в который мы вошли, через арку соединялся с меньшим по размерам помещением – гостиной, где ближе к переднему углу я заметил приготовленный для богослужения стол. Но от наблюдения обстановки залы и гостиной я был тогда отвлечен, так как, едва переступил порог залы, как заметил, что от окон отошли трое, – это были Николай Александрович, Татьяна Николаевна и другая старшая дочь, но которая именно, я не успел заметить. В следующей комнате, отделенной от залы, как я уже объяснил, аркой, находилась Александра Федоровна, две младшие дочери и Алексей Николаевич. Последний лежал в походной (складной) постели и поразил меня своим видом: он был бледен до такой степени, что казался прозрачным, худ и удивил меня своим большим ростом. В общем вид он имел до крайности болезненный, и только глаза у него были живые и ясные, с заметным интересом смотревшие на меня, нового человека. Одет он был в белую нижнюю рубашку и покрыт до пояса одеялом. Кровать его стояла у правой от входа стены, тотчас за аркой. Около кровати стояло кресло, на котором сидела Александра Федоровна, одетая в свободное платье, помнится, темно-сиреневатого цвета. Никаких драгоценных украшений на Александре Федоровне, а равно и на дочерях я не заметил. Обращал внимание высокий рост Александры Федоровны, манера держаться, манера, которую иначе нельзя назвать, как “величественной”. Она сидела в кресле, но вставала (бодро и твердо) каждый раз, когда мы входили, уходили, а равно и когда по ходу богослужения я преподавал “мир всем”, читал Евангелие, или мы пели наиболее важные молитвословия. Рядом с креслом Александры Федоровны, дальше по правой стене, стали обе младшие дочери, а затем сам Николай Александрович; старшие дочери стояли в арке, а отступя от них, уже за аркою, в зале, стояли: высокий пожилой господин и какая-то дама (мне потом объяснили, что это был доктор Боткин и состоящая при Александре Федоровне девушка). Еще позади стояло двое служителей: тот, который принес нам кадило, и другой, внешнего вида которого я не рассмотрел и не запомнил. Комендант стоял все время в углу залы около крайнего дальнего окна на весьма, таким образом, порядочном расстоянии от молящихся. Более решительно никого ни в зале, ни в комнате за аркой не было.

Николай Александрович был одет в гимнастерку защитного цвета, таких же брюках при высоких сапогах. На груди был у него офицерский Георгиевский крест. Погон не было. Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко: вид они имели бодрый, я бы даже сказал, почти веселый.

Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим спокойствием и особенно манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой утомленности или следов душевного угнетения в нем я не приметил. Показалось мне, что у него в бороде едва заметны седые волосы (борода, когда я был в первый раз, была длиннее и шире, чем 1(14) июля, тогда мне показалось, что Николай Александрович постриг кругом бороду).

Что касается Александры Федоровны, то у нее изо всех вид был какой-то утомленный, скорее даже болезненный. Я забыл отметить то, что всегда особенно останавливало мое внимание, – это та исключительная – я прямо скажу – почтительность к носимому мною священному сану, с которой отдавали каждый раз поклон все члены семьи Романовых в ответ на мое молчаливое им приветствие при входе в зал и затем по окончании богослужения.

Став на свое место перед столом с иконами, мы начали богослужение, причем диакон говорил прошения ектении, а я пел. Мне подпевали два женских голоса (думается, Татьяна Николаевна и еще кто-то из них), порой подпевал низким басом и Николай Александрович (так, он пел, например, “Отче наш” и друг.). Богослужение прошло бодро и хорошо, молились они очень усердно. По окончании богослужения я сделал обычный отпуст со Святым Крестом и на минуту остановился в недоумении: подходить ли мне с Крестом к молившимся, чтобы они приложились, или этого не полагается, и тогда бы своим неверным шагом я, быть может, создал бы в дальнейшем затруднения в разрешении семье Романовых удовлетворять богослужением свои духовные нужды? Я покосился на коменданта, что он делает и как относится к моему намерению подойти с Крестом. Показалось мне, что Николай

Александрович бросил быстрый взгляд в сторону коменданта. Последний стоял на своем месте в дальнем углу и спокойно смотрел на меня. Тогда я сделал шаг вперед, и одновременно твердыми и прямыми шагами, не спуская с меня пристального взора, первым подошел к Кресту и поцеловал его Николай Александрович, за ним подошла Александра Федоровна, все четыре дочери, а к Алексею Николаевичу, лежащему в кровати, я подошел сам. Он на меня смотрел такими живыми глазами, что я подумал: “Сейчас он непременно что-нибудь да скажет”, но Алексей Николаевич молча поцеловал Крест. Ему и Александре Федоровне диакон дал по просфоре. Затем подошли к Кресту доктор Боткин и названные служащие – девушка и двое слуг.

30 июня (13 июля) я узнал, что на другой день 1(14) июля – воскресенье – о. Меледин имеет служить в доме Ипатьева литургию, что о сем он уже предупрежден от коменданта, а комендантом в то время состоял известный своею жестокостью некий Юровский – бывший военный фельдшер.

Я предполагал заменить о. Меледина по Собору и отслужить за него литургию 1(14) июля.

Часов в 8 утра 1(14) июля кто-то постучал в дверь моей квартиры, я только что встал и пошел отпереть. Оказалось, явился опять тот же солдат, который и первый раз приезжал звать меня служить в доме Ипатьева. На мой вопрос: “Что угодно”, – солдат ответил, что меня комендант “требует” в дом Ипатьева, чтобы служить обедницу. Я заметил, что ведь приглашен о. Меледин, на что явившийся солдат сказал: “Меледин отменен, за Вами прислано”. Я не стал расспрашивать и сказал, что возьму с собой диакона Буймирова – солдат не возражал – и явлюсь к десяти часам. Солдат распростился и ушел, я же, одевшись, направился в Собор, захватил здесь все потребное для богослужения и в сопровождении о. диакона Буймирова в 10 часов утра был уже около дома Ипатьева. Едва мы переступили через калитку, как я заметил, что из окна комендантской на нас выглянул Юровский. (Юровского я не знал, видел лишь его как-то раньше ораторствовавшим на площади.)