Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года

Он сделал пустое, искажающее, робкое объяснение причин событий 18‑го марта, но постарался не затрагивать подлинных проблем. Другие радикалы привлекали внимание к побежденным тем, что унижали их. — Вы абсолютно ошибаетесь в оценке характера этой революции, — говорил авторитетно Локрой. — Вы видите в ней социальную революцию, когда, на самом деле, это приступ истерии и лихорадки. — Флоке, выдвинутый кандидатом в наиболее революционном округе, где погиб Делеклюз, назвал борьбу парижан «отвратительной». Марку глубокомысленно заявил, что Коммуна была «анахронизмом».

Никто, даже среди крайне Левых, не посмел мужественно сказать стране правду. — Да, они были правы в своем стремлении взяться за оружие, эти парижане, которые помнили июнь и декабрь. Да, они были правы в убеждении, что монархисты готовят заговор против революции. Да, они были правы в стремлении сопротивляться не на жизнь, а на смерть нашествию клерикалов. — Ни один не посмел рассказать о кровавой бойне, призвать власти дать разъяснения по этому поводу. Они были даже менее откровенны, чем «Анкет Парлементэр». Из этих вялых и поверхностных дебатов выясняется, что они проводились из опасения нарушить обещания, данные избирателям.

Для деятелей, павших так низко, ответ был достаточно ясен. Пока Тьер и Жюль Фавр рассуждали вокруг событий 21 марта 1871 года, премьер–министр Дюфор выступил по существу. — Нет, господа, — сказал он, — это не общественное движение, это по своим идеям, помыслам и даже действиям самая радикальная революция, которая когда–либо совершалась в мире. — А докладчик Комиссии говорил: — В нашей современной истории были времена, когда амнистия становилась необходимой, но мятеж 18‑го марта ни с какой точки зрения не может сравниться с нашими гражданскими войнами. Я вижу ужасное восстание, преступное восстание против всего общества. Нет, ничто не обязывает нас возвращать осужденным коммунарам гражданские права. — Громадное большинство аплодировало Дюфору, расточая похвалы военным трибуналам. Ни один радикал не посмел протестовать, потребовать от министра хоть один документ, единственное рациональное суждение. Нетрудно было возразить крайне Левым: — Замолчите, фарисеи, допускающие кровавые бойни людей, а затем оплакивающие их судьбу. Во время уличных боев вы молчали или ругали коммунаров, после их поражения говорили высокопарными фразами. — Адмирал Фуришон отрицал, что осужденных коммунаров уравняли с уголовными преступниками, отрицал жестокое с ними обращение. Он говорил, что они живут чуть ли не в цветущем саду. На упрямые утверждения о том, что были «восстановлены пытки», был дан изящный ответ: — Именно нас вы подвергаете пыткам».

18‑го мая 1876 года 396 «нет» против 50 «да» отвергли всеобщую и полную амнистию. Гамбетта не голосовал. На следующий день обсуждали предложение об амнистии, которая освобождала осужденных за противоправные действия, признанные трибуналами обычными.

Комиссия снова отвергла это предложение под тем предлогом, что вопрос следует оставить на усмотрение правительства, которое пообещало значительное число помилований. Радикалы поспорили немного для сохранения лица. Флоке заявил: — Мы можем сомневаться в намерениях правительства только не в вопросе великодушия и милосердия. — Предложение отклонили.

Через два дня Виктор Гюго потребовал в Сенате амнистию, сравнив защитников Коммуны с участниками событий 2‑го декабря. Его предложение даже не обсуждали.

Спустя два месяца Макмагон разыграл лицемерную комедию, написав военному министру письмо, в котором говорилось: «С этих пор больше нельзя проводить преследования, пока их не потребуют общие настроения честных людей». Честные офицеры намек поняли. Приговоры продолжились. Некоторые лица, осужденные в отсутствие на суде, которые вернулись во Францию на волне радужных надежды первых дней, были арестованы. Приговоры им подтвердили. Организаторы рабочих групп беспощадно карались в случае установления и контактов с Коммуной (266). В ноябре 1876 года трибуналы вынесли несколько смертных приговоров (267).

Это упорство в карательной политике встревожило общественность до такой степени, что радикалы были вынуждены вновь слегка активизироваться. К концу 1876 года она потребовала, чтобы Палата прекратила преследования или, по крайней мере, ограничила их. Проголосовали нереальный закон. Сенат отверг его. Наши либералы полагались на это решение.

Милосердие других было под стать гуманизму Макмагона. В день, когда отвергли предложение об амнистии, Дюфор учредил консультативную Комиссию по помилованию, в которую вошли тщательно подобранные им функционеры и реакционеры. Тогда пенитенциарные учреждения Франции содержали 1 600 человек, осужденных за участие в Коммуне, а количество ссыльных выросло почти до 4 400 человек. Новая комиссия продолжала политику старой. Она смягчила ряд наказаний, даровала помилования на несколько недель или месяцев, даже освободила двух–трех осужденных, которые уже умерли. Через год после своего учреждения комиссия отозвала из Новой Каледонии в лучшем случае сотню наименее известных узников.

Таким образом, либеральная Палата продолжила политику мести провинциальной Ассамблеи. Буржуазная республика оказалась также враждебной в отношении прав рабочих, более неумолимой даже, чем монархия, оправдывая замечание одного из министров Тьера: — Именно республиканцы должны возражать против амнистии. — Это еще раз оправдывало опасения участников событий 18‑го марта, которые полагали, что безличное угнетение консервативной республики, навязывавшейся им Тьером, будет хуже империалистского ярма.

Теперь, через шесть лет после кровавой бойни в Новой Каледонии или в ссылке находятся пятнадцать тысяч человек (268).

На что оставалось надеяться? Не на что. Буржуазия была слишком запугана. Требования амнистии, широко разрекламированные выборы не смягчат консервативных республиканцев или монархистов. Все их показные уступки окажутся лишь ловушками. Наиболее доблестные, идейные ссыльные погибнут в колонии на полуострове Дюкос и на острове Пинос.

Выполнить свой долг, насколько это возможно, должны рабочие.

Ирландцы после Фенинанского восстания, организовали сотни общественных центров подписки в фонд жертв повстанческого движения. На их защиту в судах собрали 1 200 фунтов стерлингов. Троим повстанцам, повешенным в Манчестере, пообещали до казни, что их семьи ни в чем не будут нуждаться. Обещание сдержали. Родителей одного из казненных повстанцев, жену другого обеспечили всем необходимым, их дети получили образование, невесты — приданное. В одной Ирландии пожертвования семьям превысили 5 000 фунтов стерлингов. Когда была объявлена частичная амнистия, ирландцы поспешили помочь амнистированным повстанцам. Одна лишь газета «Айришмен» за несколько недель собрала 1 000 фунтов, большей частью, в пенни и шестипенсовыми взносами. Ирландцы Америки прислали одним взносом 4 000 фунтов, а беднейшие из бедных ирландцев–эмигрантов в Новой Зеландии — свыше 240 фунтов. И это не было однодневным порывом. В 1874 году фонд помощи семьям политзаключенных получил 425 фунтов. В целом, по подписке было собрано 10 000 фунтов. Наконец, в 1876 году несколько фенианцев наняли судно и вывезли нескольких своих товарищей, все еще остававшихся в Австралии.