Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года

Ласни был арестован на следующий день. Комитет занялся расследованием вопроса о трехцветных повязках, которые национальные гвардейцы сил порядка должны были носить во время вступления версальских войск. Женщина по имени Легро, которая заведовала их производством, пренебрегала оплатой наемных девушек. Одна из них, полагая, что работает на Коммуну, пришла требовать зарплату в ратушу. Допросы Легро вывели коммунаров на след Бофона и его сообщников. Бофону и Лароку удалось скрыться. Тронсен‑Думерсен бежал в Версаль. Таким образом, на сцене остался один Шерпентье. Кобрен призвал его организовать своих людей десятками и сотнями, и обсудил вместе с ним весь план по овладению ратушей сразу после вторжения версальских войск. Всегда невозмутимый Шарпентье отвлекал его день за днем вестями о новых достижениях, говорил о мобилизации 20 000 рекрутов, просил динамита для подрыва домов (163)и в истинном стиле Пантагрюэля расходовал значительные суммы, предоставлявшиеся ему Дюрушу.

В конце концов, шайке заговорщиков не удалось сдать ни одни ворота, но они нанесли значительный вред посредством дезорганизации служб. Все еще потребуется много усилий чтобы разобраться в их донесениях, часто насыщенных воображаемыми достижениями в целях оправдать затраты сотен тысяч франков, которые они прикарманили.

Кто был главным заговорщиком против Парижа? Крайне левые.

Что оставалось в распоряжении Тьера 19 марта для управления Францией? У него не было ни армии, ни пушек, ни крупных городов. В этих городах имелось оружие, а рабочие были настороже. Если бы эта мелкая буржуазия, которая населяет провинции, поддерживает революции столицы, последовала за движением, взяла пример с братского Парижа, Тьер не мог бы выставить против них ни одного полка. Какие были ресурсы у буржуазного главаря, чтобы продержаться, вернуть провинции, склонить их к поставкам солдат и пушек, которые должны были осадить Париж? Слово и горстка людей. Словом была Республика, людьми — признанные лидеры Республиканской партии.

Хотя упертых провинциалов раздражало само слово Республика, и они отказывались упоминать его в своих прокламациях, более хитрый Тьер произносил его с большим воодушевлением и, вопреки голосованию Ассамблеи (164), сделал его лозунгом своих подчиненных (165). С первых восстаний все провинциальные чиновники повторяли рефреном: — Мы защищаем Республику от раскольников (166).

Конечно, кое–что еще, помимо сельских избирателей, голосовавших в прошлом за Тьера, противостояло протестам против Республики. Бывшие герои Национальной обороны больше не представляли ценности даже для провинций. Тьер хорошо знал это и привлек незапятнанных, опытных деятелей, вернувшихся из изгнания. Их престиж еще сохранялся среди провинциальных демократов. Тьер встретился с ними в кулуарах, сказал, что в их руках судьба Республики, потрафил их старческому тщеславию и завлек их с таким успехом, что с 23‑го апреля (167), они служили ему надежными помощниками. Когда буржуазные республиканцы провинций увидели, что мудрый Луи Блан, образованный Шельшер и наиболее известные представители радикального авангарда бежали в Версаль и оскорбляют ЦК, а, с другой стороны, они не получали из Парижа политической программы или способных эмиссаров, эти республиканцы отвернулись и позволили угаснуть революционному пламени, зажженному рабочими.

Бомбардировка 3‑го апреля всколыхнула их немного. 5‑го апреля муниципальный совет Лилля, состоявший из знаменитых республиканцев, заговорил о примирении и призвал Тьера подтвердить приверженность Республике. Совет Лиона составил такое же обращение. Сен‑Омер послал в Версаль делегатов. Труа заявил, что связан «сердцем и душой с героическими гражданами, которые отстаивают свои республиканские убеждения». Макон призвал правительство и Ассамблею положить конец этой борьбе посредством признания республиканских учреждений. Такие же обращения выпустили Дром, Вар, Воклюз, Ардеш, Луар, Савой, Эро, Восточные Пиренеи и двадцать департаментов. Рабочие Руана заявили о своей поддержке Коммуны. Рабочие Гавра, отвергнутые буржуазными республиканцами, образовали независимую группу. 16‑го апреля, в Гренобле, 600 мужчин, женщин и детей пошли на вокзал, чтобы воспрепятствовать отбытию в Версаль войск и боеприпасов. 18 апреля в Ниме поток людей с красным флагом впереди прошел по городу, выкрикивая лозунги: «Да здравствует Коммуна!», «Да здравствует Париж!», «Долой Версаль!». 16‑го, 17‑го, 18‑го апреля происходили беспорядки в Бордо. Люди задержали нескольких полицейских агентов, грубили офицерам, забросали камнями казармы пехотинцев. Они кричали: «Да здравствует Париж!», «Смерть предателям!» Волнения охватили сельскохозяйственные курсы. В Сэнкуане департамента Шер, в Шарите–сюр–Луар, в Пуйи департамента Ньевр вооруженные национальные гвардейцы несли красный флаг. Кон последовал этому примеру 18‑го, Флери–сюр–Луар — 19‑го. Красный флаг постоянно реял в Арьеже. В Фуа люди остановили транспорт с пушками. В Вариле они попытались пустить под откос поезд с боеприпасами. В Периге рабочие–железнодорожники захватили оружие.

15‑го апреля пять делегатов от муниципального совета Лиона предстали перед Тьером. Он отрицал свою приверженность к Республике, поклялся, что Ассамблея никогда не станет Конституционной ассамблеей. Если он отобрал своих функционеров в рядах республиканцев, то только для того, чтобы уделять внимание всем партиям в интересах самой Республики. Он сказал, что защищал Республику от людей из ратуши, ее злейших врагов. Делегаты могут убедиться в этом даже в Париже. Он готов снабдить их охранными свидетельствами. Кроме того, если лионцы посмеют восстать, у него под рукой 30 000 солдат, чтобы подавить мятеж (168). Это была характерная для него речь. Все делегации получали один и тот же ответ, высказывавшийся с таким дружелюбием и благодушной фамильярностью, что провинциалы терялись.

От главы исполнительной власти они пошли к знаменитостям крайне Левых — Луи Блану, Шельшеру, Адаму и другим выдающимся демократам, которые поддерживали Тьера. Эти господа, если и нисходили до допущения того, что дело Парижа не является всецело ошибочным, то все–таки заявляли, что оно неверно начато и скомпрометировано уголовными преступлениями. Когда Париж разоружится, они прикинут, что можно сделать. Оппортунизм вырос не вчера. Он родился (169)19‑го марта 1871 года, имел своих крестных отцов в лице Луи Блана и Ко, и был крещен кровью 30 000 парижан. — С кем иметь дело в Париже? — спрашивал Луи Блан. — Не говоря об интригах бонапартистов и пруссаков, люди, которые стремятся захватить там власть, — фанатики, безумцы или жулики (170). — Всполошились и все радикалы: — Разве мы не должны были быть в Париже, если Париж прав? — Большинство делегатов — адвокатов, врачей, деловых людей — выросших в сиянии этих светил, услышав, к тому же, как эти молодые люди говорят, словно пасторы, вернулись в провинции и так же как им говорили левые, они доказывали в свою очередь, что необходимо порвать с Коммуной, чтобы спасти Республику. Некоторые из них посетили Париж, но увидев расколы в ратуше, часто встречаясь с людьми, неспособными сформулировать собственные идеи, запуганные «Мстителем» Феликса Пиа, возвращались в провинции с убеждением, что из беспорядка в Париже не может выйти ничего путного. Когда они вновь приезжали в Версаль депутаты левых ликовали. — Что мы вам говорили? — Даже Мартин—Бернар дал под зад своим избирателям.