Лариса Чернова - Под сенью Святого Павла: деловой мир Лондона XIV — XVI вв.

Отметим также, что субсидировали корону и олдермены XVI в. Неоднократно прибегал к финансовым услугам влиятельных представителей городской общины Лондона Генрих VII (1485–1509): ему ссужали 2 тыс., 4 тыс. и 6 тыс. марок {727} . Торговец предметами роскоши Роджер Мартин в 1558 г. совместно с тремя купцами предоставил короне займ в 18 тыс. ф., а в 1569 г. он лично ссудил 1500 ф. {728} В 1569 г. займы королеве предоставили: Лайонел Дакет, торговец предметами роскоши, — 2 тыс. ф., Джон Риверс, бакалейщик, Уильям Бонд, галантерейщик, — по 1500 ф. {729}

Как видим, кредиторами короны становились и отдельные купцы различных лондонских ливрейных компаний, и целые их группы, объединившись. Конечно, ссужать деньгами короля было небезопасно: короли иногда не возвращали ссуду. Но выгоды были очевидны и, в первую очередь, — это право беспошлинной торговли, откупная система и спекуляции на шерсти, чем активно пользовались лондонские олдермены. Красноречивое свидетельство тому — история соглашения 1337 г., которое было заключено между королем и компанией из 105 английских купцов во главе все с тем же Уильямом де ля Полем и виноторговцем и олдерменом Реджинальдом Кондюи. Согласно условиям этого соглашения, купцы должны были закупить в Англии 30 тыс. мешков шерсти и выплатить королю из денег, полученных от монопольной продажи ее за границей, 200 тыс. ф. При этом, закупая шерсть по цене, примерно, 5 ф. за мешок, предполагалось реализовать ее по 8–9 ф. Однако к осени 1337 г. удалось собрать в Дордрехте только часть шерсти — 11 тыс. 500 мешков: производители шерсти не желали продавать ее по столь грабительским ценам. Остро нуждаясь в деньгах, Эдуард III конфисковал собранную шерсть в казну. Эта акция, имевшая весьма печальные для большинства купцов последствия, получила название «Дордрехтский захват». Купцы получили по 2 ф. за мешок, это притом, что в среднем он стоил 5 ф., да еще необходимо учитывать расходы на сбор и перевозку — примерно один ф. На сумму 65 тыс. ф. король выдал купцам долговые обязательства: они должны были покрываться за счет освобождения от части вывозных пошлин, если купцы будут и впредь экспортировать шерсть {730} . Естественно, что большая часть купцов была разорена, но наиболее крупные, среди которых — Уильям де ля Поль и Реджинальд Кондюи, смогли извлечь немалую выгоду из создавшегося положения: они скупили долговые обязательства и благодаря этому монополизировали торговлю шерстью {731} . Показательно, что в том же 1337 г. Уильям де ля Поль закупил 205 мешков шерсти в Линдсее, графство Линкольншир, для экспорта через Халл {732} .

В любом случае возрастание финансовых возможностей столичного купечества и его тесные финансовые связи с королевской властью не могли не сказаться на роли Лондона и его купеческо-административной элиты в политических катаклизмах XIV и последующих столетий. Королевская власть оказалась в определенной зависимости от денежной поддержки со стороны крупнейших финансистов из олдерменской среды Лондона и вынуждена была считаться с их деловыми и политическими интересами. Это создавало хорошую основу для отстаивания олдерменами собственной линии поведения, для осуществления ими более или менее самостоятельной и независимой от монарха политики в Лондоне. Хотя, приходится признать, что корона зачастую злоупотребляла своей властью, нарушая уже достигнутые договоренности и отказываясь возвращать кредиты, порождая, таким образом, серьезные противоречия в отношениях с представителями богатейшей столичной элиты.

Для более полной реконструкции коммерческой деятельности деловых людей Лондона немаловажно обратиться к выяснению того, как они сами относились к своим профессиональным занятиям, как воспринимали и оценивали свой труд и его результаты. Несмотря на все своеобразие источников, которыми мы располагаем (практически полное отсутствие материалов личного происхождения), отдельные штрихи наметить можно.

Очевидно, что именно торговля занимала важную часть жизни и сознания купеческой элиты Лондона. Именно ради удобства торговли, учтя деловые (личные и общественные) интересы влиятельных лондонцев, Томас Грэшем, этот, по словам современников «король купцов», к мнению которого в Сити относились как, к своего рода, купеческому оракулу, в 1560–1565 гг. выстроил в Лондоне знаменитую Королевскую биржу (The Royal Exchange) — большое кирпичное здание с прямоугольным внутренним двором, вокруг которого по нижнему этажу шла галерея с арками, поддерживаемыми мраморными столбами, где прогуливались купцы, обсуждая торговые сделки. В сводчатых подвалах находились склады для хранения товаров, а на втором этаже были лавки, приносившие Грэшему значительную ренту {733} . [114]Таким образом, этот олдермен довольно удачно совместил интересы общественные, корпоративные и личные.

Торговля воспринималась купечеством как особый, очень рискованный и трудоемкий вид занятий, доступный далеко не каждому. Дж. Чосер, создавший в «Кентерберийских рассказах» обобщенный образ купца XIV в., вложил в его уста следующие, весьма примечательные слова, которые, на наш взгляд, могут быть соотнесены и с олдерменами: «Жена, — сказал купец, — тебе ль понять / Наш трудный промысел? Ведь торговать / Из десяти едва один сумеет…» {734} . Данная цитата, а также отдельные пассажи из деловой переписки Сели, при всей своей очевидной клишированности, все же дают основания предполагать, что торговля в представлении купцов — это тяжкий труд, осуществление которого невозможно без надежды на Божью помощь. Так, Ричард Сели-ст. в письме своему сыну Джорджу, отправленном из Лондона в Кале 26 июня 1477 г., пишет: «…Да пошлет тебе Бог хорошую торговлю, и мне тоже…» {735} . Надо думать, что «хорошая» торговля — это торговля прибыльная. «Пусть Иисус заботится о Вас и дальше…», — желает Т. Праут Ричарду Сели-ст. в письме от 28 февраля 1478 г. {736} А Ричард Селимл. с удовлетворением и нескрываемой надеждой на удачу сообщает брату Джорджу из Лондона в Кале 29 марта 1482 г.: «…Я узнал из письма, что вся твоя котсуолдская шерсть продана в Кале; это хорошее дело; я прошу Бога послать нам такую же продажу овчин…» {737} .

Такое восприятие торговли в купеческой олдерменской среде определенно противоречило стереотипу представлений о ней в средневековом сознании, где торговля объявлялась порочной, мало соответствующей нормам христианской этики и морали. Хотя Фома Аквинский и его последователи в XIII–XIV вв. пытались реабилитировать профессию купца, но в этом оправдании содержалось много условностей и оговорок: коммерция правомерна и полезна только в том случае, если она имеет целью общественное благо и милосердие, если торговец довольствуется «справедливым вознаграждением», если он не взимает проценты, стремится облагодетельствовать клиента {738} . Купечество же в силу своей профессиональной деятельности должно было иначе относиться к торговле, принимая ее и надеясь на «Божий промысел».