Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Николай II прошел в кабинет и, усевшись за письменный стол, раскрыл свой дневник.

Поезд уже набрал скорость, и вагон чуть покачивало.

В этом пошатывающемся вагоне и описал последний русский император события последнего дня своего и всей династии Романовых царствования…

«2 марта 1917 г. Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 21/2 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии, нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста.

Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.

Кругом измена и трусость и обман !»

Удивительно точно перекликаются эти слова с молитвой, составленной святым праведным Иоанном Кронштадтским вскоре после совершенного на него покушения: «Господи, спаси народ Русский, Церковь Православную, в России погибающую: всюду разврат, всюду неверие, богохульство, безначалие ! Господи, спаси Самодержца и умудри его! Господи, все в Твоих руках, Ты — Вседержитель»…

Вот и в дневнике Николая II возникает это возносимое к Богу моление, но оно захлебывается в тяжком воздухе всеобщего предательства и измены, ибо моление это государю можно вознести только тем мученическим подвигом, который еще предстоит совершить ему.

Странное ощущение испытывает человек, взявшийся за чтение дневника последнего императора и обнаруживший, что в основном здесь — записи о внутрисемейных событиях, а о делах государственных говорится вскользь, сухо, только записываются для памяти лишь имена наиболее важных собеседников…

И лишь постепенно, иногда многие годы спустя, понимаешь, что государь и не мог вести свой дневник иначе. Ведь Николай II управлял страной не по собственному своеволию, а по Закону, так, как было необходимо, так, как и должен управлять настоящий государь!

Он и в дневнике своем являет пример величайшего самообладания и собранности. При всем старании не обнаружить тут никакой рефлексии, ничего суетного, ничего недостойного высокого царского служения.

Он таким и был.

Великий князь Михаил Романов

И даже во время отречения он оставался Великим государем Великой державы и вел себя, как и должен вести Государь. Кругом обнаружились измена, трусость и обман, но этим и ограничивается возмущение, больше никакой рефлексии, почти никаких эмоций…

Путь царского поезда лежал через Двинск назад, в Могилев.

Наступало 3 марта 1917 года.

В этот день — «вплоть до Всероссийского учредительного собрания» — отрекся от престола великий князь Михаил Романов.

«Миша отрекся, — записал в дневнике Николай II. — Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через шесть месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!»

Это, кажется, самое сильное выражение в дневнике императора.

Завершалось по глупости и своеволию великосветского общества правление династии Романовых в России, и впервые преданный государь не сумел справиться с эмоциями…

Николай Романов — так теперь звали бывшего государя! — не знал, что в эти дни, 2 марта 1917 года, явилась в селе Коломенском под Москвой икона Божией Матери «Державная».

Икону эту — Царица Небесная была изображена на ней, как Царица земная — увидела во сне крестьянка Евдокия Андрианова. Она разыскала церковь, в которой никогда не бывала раньше, и рассказала настоятелю отцу Николаю о своем сне. Так и была обретена эта икона. Ее нашли в подвале церкви, и была она совершенно черной, но когда икону внесли в церковь и промыли от многолетней пыли, все увидели Царицу Небесную в Царской короне, Богоматерь держала в руках скипетр и державу, а Богомладенец благословлял народ…

Говорят, что в истории нет сослагательного наклонения…

Это, разумеется, верно, но верно только в узком смысле.

Если же историю рассматривать не только как цепь поступков и деяний, порождаемых своеволием и гордыней отдельных личностей, но попытаться прозреть духовный смысл ее, то окажется, что вся история — это история вразумления народов, не желающих слышать и видеть то, что открывает им Господь; что это история неизбежного возвращения народов к тем ситуациям и проблемам, от решения которых эти народы малодушно уклонились.

И неважно, сколько прошло лет или столетий.

Завершая династию, основатели которой непосредственно участвовали в раздувании Смуты и многим были обязаны самозванцам, Николай II пошел по пути страстотерпца Бориса, который, командуя дружиной своего отца, равноапостольного князя Владимира, несмотря на очевидное превосходство в силе, отказался от войны за великокняжеский престол с братом Святополком, пожертвовал собою ради предотвращения разорительной для страны междоусобной войны.

Предательству аристократии, военачальников, министров и интеллигенции Николай II мог противопоставить только народ, призвав его защитить своего самодержца. Но даже если бы и услышан был его призыв? Чем кроме моря крови могла обернуться эта война?

Конечно, как справедливо отмечал Иван Александрович Ильин, Николай II, стремясь избежать гражданской войны, согласился на отречение, и в результате народ вел Гражданскую войну без государя и не за государя…

Понимал ли это последний русский император?

Как свидетельствуют записи в его дневнике и свидетельства близких, понимал.

Но ведь понимал он и то, что хотя жертва страстотерпцев Бориса и Глеба не предотвратила междоусобной войны на Руси, эта жертва предотвратила нечто большее, чем война — Божий Гнев!

Николай II понимал, что его ждет. И от этой страшной участи он не пытался скрыться.

Он только молился.

И за себя, и за свою семью, и за Россию.

Хладнокровие Николая II, проявленное им в дни отречения, так резко контрастирует с беснованием уличных митингов и думских совещаний, с помрачением штабов и министерств, что кажется, будто речь идет о событиях, разделенных целыми эпохами.

Это так и было…

Император жил как бы в другом измерении, и проникнуть туда не помогала ни знатность, ни богатство, ни интриги.

Надо сказать, что в отличие от других деятелей революции Александр Федорович Керенский своего членства в масонской ложе никогда не скрывал: