Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Он вступил на тяжелый и опасный путь, и он прошел его. Разверзающиеся бездны духовных искушений… Обрушивающиеся потоки лжи и клеветы… Черная темень, окутывающая все вокруг…

Конечно, митрополит Сергий был подготовлен к этому пути и своим духовно-нравственным, начавшимся еще в далеких поколениях предков-священников воспитанием, и великолепным образованием, и великим молитвенным духом…

Но без Божией помощи пройти этот путь не под силу было никому.

А то, что Божия помощь и Божие произволение сопутствовали митрополиту Сергию, показывает тот конфликт, который произошел у него со священномучеником Агафангелом, митрополитом Ярославским.

У митрополита Агафангела, помимо его неоспоримого авторитета, были на руках все документы, подтверждающие его старшинство, его право возглавить управление Русской православной церковью. Все было на его стороне. К борьбе с митрополитом Сергием подталкивали и окружающие его иерархи, и чекисты. Но священномученик Агафангел вышел из этой ситуации, добровольно отказавшись от своих неоспоримых прав.

Конечно, — он святой! — но ведь потому он и отказался, что прозревал волю Божию. И Божия воля была, чтобы патриархом стал митрополит Сергий. Видимо, никто другой не способен был сделать то, что предстояло сделать Сергию (Страгородскому).

Наверное, Григорий (Лебедев), епископ Шлиссельбургский, как и митрополит Агафангел, понимал то, о чем говорил митрополит Сергий.

Может быть, он признавал и его правоту.

Но он не чувствовал в себе сил нести эту Весть своей пастве…

27 февраля 1928 года состоялся его разговор с митрополитом Сергием (Страгородским).

На следующий день последний Шлиссельбургский епископ написал письмо…

«Ваше Высокопреосвященство, глубокочтимый Владыко!

Обращаю к Вам свою сыновнюю просьбу.

Так как линия моего церковного поведения и руководства в направлении укрепления единства Церкви вне ориентировки по личности учитывается Вами как ошибочная, а я считаю ее в условиях данного момента здешней церковной жизни единственно мудрой, и так как результаты этой линии расцениваются Вами как углубление смуты, между тем как я считал таковые локализациею смущения, то единственным выходом для меня остается удаление от дальнейшего руководства церковной жизнью.

Мне очень тяжело, глубокочтимый Владыка, огорчать Вас отказом воспринять Ваши советы.

Наш вчерашний разговор был предметом моего тщательного продумывания, и я пришел к одному решению: настоящим я повергаю перед Вами просьбу освободить меня от несения обязанностей Вашего наместника по Св. Троицкой Александро-Невской Лавре и снять с меня руководство Шлиссельбургским и Детскосельским викариатством с увольнением на покой.

Четыре с половиной года пребывания на служении здесь, четыре с половиной года почти сплошных страданий, выучили меня ходить и определяться только состоянием по совести перед Лицем Божиим.

И теперь моя совесть спокойна. Пусть меня судит Господь.

Конечно, не скрою: мое больное сердце рвется от новой непосильной боли. Я вижу, что ухожу от своей паствы в горький час церковной жизни.

Я покидаю Лавру, которой отдал свою душу, где было пролито столько слез, пережито столько горя, но где вместе с тем осязалась невидимая милосердная рука Божия, где молитвы были от сердца, где обвевало веянием нарастающего единения и любви и где я отдыхал душой, сливаясь в молитве с сердцами своей паствы, так любившей Лавру.

Я покидаю горячо любимый мною клир, всегда воздававший мне не по заслугам — своею преданностью, любовью и послушанием.

Разве я могу забыть совсем недавние дни, когда клир явил мне великое доверие и удержал верующих в церковном единстве?

Наконец, я покидаю свою уездную паству, всегда с любовию воспринимавшую меня и доверчиво отдавшуюся моему руководству. Как же мне без слез подумать, что уже не увижу я больше близких моему сердцу детскоселов, гатчинцев и шлиссельбуржцов (тех районов, где я был и где лично знают меня).

Пусть все простят меня, я буду молить их об этом. Пусть все поймут, что я бессилен сделать что-либо другое.

Вот почему покойна моя совесть. Пусть меня судит Господь.

У меня нет никаких личных мотивов быть кем-либо или чем-либо недовольным. Впрочем, я могу указать один личный мотив.

Сложная обстановка церковной жизни вздымает на душу целые шквалы. Они потрясают душу и как бы истребляют ее. Мне самому надо подкрепиться в самоуглубленности, легче достижимой при уходе от дел.

Дни мои идут к закату, и надо утвердиться в одном деле: быть в Боге и с Богом.

За это тяжкое время Христос явил мне столько Отчей любви, такую неисчетную милость, благодеяния Господни мне недостойнейшему — так велики, что сознание моего неоплатного должничества перед Богом гнетет меня, как ярмо неблагодарного раба.

А к тому же, после четырехлетних испытаний, вправе иметь я физический покой для своих слабых телесных сил.

Еще раз прошу простить меня, глубокочтимый Владыко, если я приношу Вам огорчение.

Помолитесь, чтобы Господь укрепил мои силы в мужественном перенесении нового испытания тяжелого разрыва со служением Св. Церкви, которому я отдал все силы и все разумение, и тяжелого разрыва с лаврской братией, клиром и всей своей паствой, с которыми я молился, скорбел, радовался, сроднился, полюбил, для которых стал своим и которых воспринимал как тепло, как родных, как Богом мне врученных»…

«Зачем же люди идут ко Христу при наступлении вечера, когда уже заходит солнце их жизни и чувствуют они холод надвигающейся ночи? — говорил Шлиссельбургский владыка. — Зачем они откладывают путь ко Христу до времени, когда они уже бессильны идти, как больные и израненные? Зачем?»

Сам епископ Григорий искренне не понимал этого.

В мае 1928 года митрополит Сергий назначил его епископом Феодосийским, викарием Таврической епархии, чтобы удалить владыку из Ленинграда. Епископ Григорий противодействовать этому удалению не стал, но к месту назначения не поехал, какое-то время он работал сторожем на птицефабрике в Московской области, а потом в марте 1933 года переехал в Кашин.

Все эти годы он работал над основным трудом своей жизни «Благовестием святого евангелиста Марка (Духовные размышления)».

В 1937 году этот труд — в одном из писем владыка называет свою работу «Евангельские образы» — был завершен.

«Актом вознесения обновленной и обоженной человеческой природы замыкается искупление человека. Но этот акт не поглощает земное, не заменяет его небесным. Он соединяет небо с землею, поднимает земное в обожение неба, низводя небесное на землю ради восстановления земли. Вот почему в Вознесении не разрывность, а замыкание круга.