Владимир Ларионов - Александр Невский и Даниил Галицкий. Рождение Третьего Рима

Получается не князь, а прямо образцовый градоначальник конца XX столетия, глядящий жадно и с тоской на Запад из своего питерского кабинета, снедаемый чувством собственной неполноценности и мечтающий об интеграционных проектах в рамках Балтийского региона, которые позволят ему время от времени сидеть за одним столом с европейскими чиновниками и чувствовать себя где-то тоже человеком. Этот нереальный проект, который приписывался князю Александру, был озвучен далеко не рядовым российским бюрократом, страстно мечтавшим получить для себя и для города какой-нибудь особый статус какого-нибудь «европриемыша», который будет выделять его из состава рядовых российских территорий, бюрократом, гордившимся своим незамысловатым набором убогих либеральных штампов, которые в его глазах и глазах его учеников вырастали до размеров истинного европейского интеллектуализма.

Этот прием познания нашего прошлого «с позиций сегодняшнего дня» вообще характерен для современности и отражает определенную тенденцию разложения национального сознания, да и вообще здравого смысла у большой части советской и постсоветской интеллигенции.

Трудно представить себе древнерусского князя, чья держава подвергнута жесточайшему нашествию азиатских варваров, у которого города лежат в развалинах, население перебито или угнано, вера отцов поругана, ближайшие родственники убиты в битве с татарами, князя, который напрягает последние силы своей земли, чтобы отразить экспансию Немецкого ордена и шведов, наказать поднявшуюся из болот литву, привести в послушание данников из финно-угорских народов, начавших в этой сложной для Руси международной ситуации играть на ее противоречиях с сильными соседями с Запада и при первой же возможности готовых признать над собой новых хозяев, представить этого князя озабоченным единственной проблемой — балтийским проектом политического присутствия в понятиях современной политики. Более того, уместно заметить, в связи с либеральными суевериями современности, выдаваемыми часто за научное знание, что такое присутствие на Балтике никогда в нашей истории не рассматривалось русскими как подарок просвещенного Запада, который надо заслужить общей капитуляцией на всех фронтах противостояния западным соседям, как это имело место быть в недалеком прошлом в отечественной международной политике. Балтика была и оставалась для Руси сферой ее законных экономических и политических интересов, которые она успешно отстаивала от западного посягательства, вплоть до нашествия монголов, которое подорвало военные силы Руси в этой борьбе. Никакого проекта интеграции с Западом, в рамках Балтийской экономической зоны или в ином месте, у Александра не было, что доказывает его встреча с папскими послами, закончившаяся для последних безрезультатно. А говорить о веротерпимости человека, запечатлевшего всей своей жизнью подвиг верности вере отцов, можно только в качестве безумного глумления над национальным святым. Вероятно, эта попытка питерского чиновника должна рассматриваться как некий примиренческий шаг либерального лагеря перед лицом очевидной любви русского народа к своему святому князю. Шаг этот сколь примиренческий, столь и лукавый.

Русские люди в далеком XIII веке жили ожиданием свержения ненавистного ига монголов, ожиданием перемен к лучшему, верой в возрождение поруганной Отчизны. Симпатии и искренняя любовь народа к Александру Невскому были вызваны именно тем, что воплощение своих чаяний народ видел в его, Невского, жизни и борьбе, в его политике, внутренней и внешней, в нем самом!

Александр Невский оправдал их надежды. Он победоносно сражался с врагом с 1234 по 1256 год на Западе. Он отводил, сколь это было возможно, угрозу с Востока. Он отговорил ханов отбирать русских людей для участия в войнах Орды в чужих землях. У князя действительно был план, не мог не быть, постепенного накапливания русских сил. Он строил города в Новгородчине, размещал там ремесленников. Один из построенных князем городов стоит и поныне. Мы говорили об этом выше. Это Порхов на Шелони. Князь организовывал боеспособные силы, которые с ним громили всех врагов Руси на Западе. В городских цехах готовилось оружие. Русь оживала и верила в святость своего вождя, которая была не абстрактным чаянием истерзанного народа, а конкретно воплощаемой в его жизненном подвиге очевидностью для всех и каждого.

«Боже праведный! Ты положил пределы народам и повелел жить, не преступая чужих границ» — этот завет князя нам требует серьезного осмысления исторического и политического. Князь Александр обратился к суду Божию перед битвой со шведами, уповая на милость Всевышнего ввиду вероломства врага, пересекшего Свыше предопределенные границы народам. Не в силе Бог, а в правде — вот священный завет Невского героя. И эта уверенность в своей правоте перед лицом Господа давала, дает и будет давать русским людям силы одолеть любого врага.

Нам важно верно оценить слова князя о Богом установленных границах между народами. Эта уверенность в святости и нерушимости национальных границ стала политической программой противостояния Руси на Западе. Границы между племенами, по понятиям средневекового человека, есть данность, предопределенная Свыше, данность определенного, сакрального деления универсума и распределения земель по племенам. Граница — это не подвижная политическая реальность, меняющаяся вслед за изменением политических сил, но статус священный, неприкосновенный, освященный волей Божией, не подверженный с точки зрения средневековой этики волевым и произвольным изменениям по воле государей. Границы чертятся на небесах и соблюдаются на земле.

А как же, спросит образованный читатель, постоянное изменение тех же границ Руси, которые менялись у нашей державы в сторону увеличения, пока Россия жила истинной национальной жизнью? И как нам понимать историческую подвижность той же русско-шведской границы в Финляндии и Карелии?

Дело в том, что как бы мы с современных позиций ни оценивали политику русских князей, какие бы политкорректные заклинания ни произносили о том, что у Александра, у его предшественников и потомков были международные проекты в «духе Хельсинки», реальность такова, что угро-финские племена, населявшие русско-шведское порубежье, вообще не считались, выражаясь современным языком, субъектами истории и международного права. Это были данники, определенным образом воинский трофей, за который и велась борьба. Именно по территории этих народов и происходило движение границы. Завоевание шведами части Финляндии и их более позднее доминирование в Эстляндии не вызывало того отпора, который они получали, когда вторгались на земли, считавшиеся русскими своими священными, Богом установленными рубежами. Наши предки посчитали, что сил отнять этот шведский трофей на тот период недостаточно, и довольствовались теми землями, которые удержать было вопросом принципиальным. Речь идет о Карелии и Ингрии. Здесь наши предки были беспощадны как к врагу, так и к перебежчикам — данникам из местных финских народов. Как нам оценить такое отношение к финно-угорским этносам в те времена? Во всяком случае, для полноценного понимания данной ситуации необходимо помнить, что к крещеным корелам русские относились как к надежным и полноправным союзникам. Не случайно корелы бежали от «цивилизованного» шведского натиска в XVII веке из родных земель в тверские земли и их православные потомки живут там и поныне вместе с русскими.