Оскар Скейя - Выжить любой ценой

На следующее утро, когда в первый раз принесли еду, я обнаружил, что нам не дали даже того, что было обещано.

Это было потому, что русские командиры питались той же пищей, что и заключенные. Их обслуживали первыми, начиная с командиров рот. Командир батальона брал что хотел, а остальное отдавал старшим в ротах. Каждый из старших в батальоне получал продукты на весь свой батальон. Все они могли брать из этого все, чтобы набить свои желудки, а затем остатки распределялись среди старших в подразделениях. Когда тот выбирал свою порцию, дальше все проходило по той же схеме. Поэтому из обещанных нам 600 граммов хлеба мы получали всего примерно граммов 400. Из 100 граммов рыбы – примерно 60, не было никакой речи о 25 граммах сахара, вместо этого нам доставалось примерно граммов 10.

Жаловаться было бессмысленно. Когда около места выдачи пищи собирались люди, я воспользовался этим для того, чтобы занять место в освободившемся углу, где я смог устроиться так, чтобы ни с кем не соприкасаться. Наконец раздача хлеба дошла и до меня. Я попросил одного из своих товарищей по несчастью принести мне мой суп. Он с удовольствием выполнил эту просьбу, так как воспользовался этим в своих интересах. Когда он вернулся, было явно видно, что он сумел урвать оттуда что-то для себя. Для меня осталось всего около полулитра супа. Я повернулся спиной к бараку и стал есть свою порцию очень медленно. Я воспользовался случаем, чтобы сосредоточиться на чем-то и отвлечься от неудобств и чувства печали, которое владело мной. Но когда с едой было покончено, мне не оставалось ничего другого, как снова погрузиться в отчаяние.

Каждый из тех несчастных дней я изо всех сил старался избежать контактов с кем бы то ни было. Я понимал, что мои товарищи по бараку испытывают чувство любопытства по отношению ко мне, потому что я говорил редко. Бежать из лагеря было невозможно. На четвертый день один из охранников проходил мимо меня, когда я сидел на полу, и ему понравилась моя обувь. Он приказал мне разуться. Поскольку у меня не было выбора, я покорно отдал ее охраннику. Он сначала поднял ее вверх, чтобы рассмотреть, а потом снял один за другим свои ботинки, чтобы примерить обновку. Довольный, он швырнул мне в лицо свои старые изношенные ботинки и пошел прочь. Я поднял их и с готовностью натянул на ноги, как будто так и было положено.

Через два дня температура в помещении начала падать. Мы израсходовали положенную нам норму угля для обогрева. Как нам объяснили, мы сами виноваты в том, что сожгли слишком быстро слишком много угля, и теперь нам придется ждать, пока выдадут следующую положенную нам норму. Разумеется, лагерный персонал жил в тепле. Какая-то толика тепла из их комнат доходила через коридор и до помещений, где содержали нас. Самым лучшим стало считаться место у двери, обладание которым стало причиной нескольких ссор. Я же довольствовался своим углом. Я старался скорчиться так, чтобы стать как можно меньше в размерах, чтобы лучше сохранять тепло собственного тела, но это было бесполезно. Стена была холодной как лед. Несмотря на то что моя шуба была теплой, она не обеспечивала достаточной защиты от холода. К тому же никуда нельзя было спрятаться от вони. Я рассчитывал, что когда-нибудь сумею привыкнуть к неприятному запаху, стоявшему в помещении, но этого так и не произошло.

Я страдал от неописуемого голода и невыносимого холода. Прежде мне довелось испытать на войне много лишений, но все они не идут ни в какое сравнение с теми несчастьями, что свалились на меня здесь. С каждым днем я чувствовал себя все более слабым и все более одиноким. Я был уверен, что моя семья, друзья, товарищи по батальону уже давно решили, что я мертв. Наверное, так и должно было произойти.

Я продержался 14 дней, по истечении которых решил, что больше так не могу. Я дошел до крайней степени отчаяния. Я чувствовал, что мне оставили только лишь один выбор, как распорядиться моей жизнью.

Одно лишь это решение дало мне то чувство душевного комфорта, которого я давно уже не испытывал. По крайней мере, у меня появилась хоть какая-то задача, цель для достижения, вместо того чтобы просто проживать очередной жалкий день. Я стал готовиться к выполнению этой задачи. Я нашел в нашем помещении место, откуда можно будет наблюдать за казармой охраны. Я дождался, пока вся охрана покинет помещения и никто из них не сможет увидеть меня. Потом я быстро вошел на территорию их казармы и забрал оставленное у раковины бритвенное лезвие. Я воспользуюсь им, чтобы разрезать себе вены. Я спрятал лезвие в рукаве шубы и спокойно пошел назад. Затем вернулся в свой угол с драгоценной добычей и сел на пол. Я медленно вынул лезвие из кармана, стараясь, чтобы никто не увидел, что я делаю, и принялся долго разглядывать его.

Несколько раз я вертел лезвие в руках. Я чувствовал все большее возбуждение от того, что мои страдания скоро должны прекратиться. Я старался обратить свои мысли к тем, кого люблю, тем, кого оставил в прошлом, к своей семье и друзьям, но вместо этого никак не мог перестать думать о тех русских, с которыми познакомился в тюремной камере НКВД на призывном пункте. Они встречали все невзгоды с таким достоинством. Я восхищался ими за это и чувствовал стыд, что не могу вести себя так же. Что это за слабость существует во мне, которая не поселилась в их телах? Вместо радостного возбуждения я стал испытывать стыд. Ведь я позволил себе сдаться. Вдруг мысленно я снова стал вгрызаться в твердую, как скала, землю под Харьковом, готовя окопы перед тем, как мы взяли этот город. «Любое сопротивление можно преодолеть». Этому нас научили долгие тренировки. Разве я не трудился изо всех сил, чтобы преодолеть это сопротивление? Или все произошло наоборот, и русские сумели преодолеть это в себе? Всего секунды назад в моей голове все было ясно, и я принял решение покончить со своей жизнью. Теперь я пребывал в растерянности, так как потерял эту уверенность. Я продолжал вертеть в руках лезвие, будто изучая его. Я думал, что оно должно помочь мне вернуть потерянный смысл.

Но буквально за одно мгновение все изменилось. Теперь, оглядываясь назад, я считаю, что это было настоящим чудом.

Я не знал, что один из заключенных наблюдал за мной. Он понял, что я собираюсь сделать. Он потихоньку вышел и позвал командира батальона. Я продолжал сидеть спиной к бараку и изучать лезвие, но через несколько минут почувствовал присутствие людей, стоявших очень близко ко мне. Я медленно повернулся и с ужасом обнаружил, что за мной внимательно наблюдают двое. По лицу скользнула слеза. Командир приказал мне встать. Я уронил лезвие обратно в рукав шубы и, выполняя команду, с трудом поднялся на ноги.

– Кто вы? Как ваше имя? – спросил командир. Его голос звучал вежливо, но твердо.