Оскар Скейя - Выжить любой ценой

– Я хочу быть подальше от немцев. Я не желаю больше на них работать. Кто-то из гражданских, с которым я познакомился в том поселке, сказал мне, что, когда фронт отодвинется отсюда, я должен буду записаться в польскую армию, поскольку являюсь гражданином Польши. Я последовал его совету и ушел из поселка, направляясь сюда. Прошло две недели, и немцы отступили. Они ушли вечером, а уже утром сюда пришли русские. Я отправился к русскому командиру, и он выдал мне документы, которые сейчас перед вами. Он сказал, чтобы я отправлялся с ними на призывной пункт Днепропетровска. Вот и все, что я могу сказать.

Один из офицеров спросил:

– Вы можете вспомнить что-то в том поселке, где находились? Сможете отыскать его, если кто-то будет сопровождать вас?

Я ответил на это:

– Не думаю, что мог бы снова разыскать тот поселок.

Он снова спросил меня:

– У вас есть знакомые в Днепропетровске?

– Нет, – ответил я, – я прибыл сюда в поисках работы.

Находившиеся в помещении снова переглянулись. Тот офицер, что меня допрашивал, продолжал что-то писать в своем блокноте. Закончив, он посмотрел на меня и спросил:

– Все, что вы сказали сейчас, – это правда?

– Да, это правда, – немедленно ответил я.

– Тогда, пожалуйста, подпишите здесь, чтобы подтвердить это. – Офицер вырвал лист из блокнота и протянул его мне. Я тут же взял у него документ, подписал его и вернул обратно.

Офицер с удовлетворенным видом передал лист майору, сидевшему за столом. Майор забрал бумагу, бросил на нее быстрый взгляд и вызвал конвой. Двое с автоматами тут же возникли в комнате. Встав позади меня, они приказали мне идти с ними. Я с готовностью повиновался. Мы втроем прошли назад по коридору и вышли из здания. Мы прошли по городу совсем немного, до следующего здания. На нем были небольшие, забранные решетками окна. Нетрудно было догадаться, что здесь располагается.

Когда мы вошли внутрь, конвойные довели меня до небольшой комнатки за поворотом, где за большим столом сидел какой-то человек. Было понятно, что это тюремное начальство. Караульные развернулись и вышли. Тюремщик посмотрел на меня быстрым взглядом.

– Снимите свои подтяжки и отдайте их мне, – распорядился он отрывисто.

Я молча повиновался.

Он забрал у меня подтяжки и положил их на стол.

– Теперь выньте все из карманов и положите на стол.

Я полез в карман и обнаружил, что там все еще лежит полкуска хлеба и кусочек вяленого мяса, которыми меня снабдил Николай на прощание. Кроме того, у меня были две пары перчаток, которые я тоже положил на стол перед тюремщиком, но тот жестом показал мне, что я могу все это оставить.

– Выверните карманы так, чтобы я мог видеть, что они пусты, – продолжал он. – А теперь повернитесь кругом.

Он продолжал рассматривать меня, не выходя из-за стола. Наконец, почувствовав себя удовлетворенным, он поднялся со стула и сказал:

– Идемте со мной.

Тюремщик вел меня по длинному коридору, а я придерживал штаны руками. Было темно и холодно. Тишину нарушали только наши шаги. По обе стороны коридора располагались железные двери с висячим замком и небольшим откидным лючком, закрывающим окошко в двери. Когда мы подошли к помещению, которое должно было стать моей камерой, тюремный страж достал целый набор ключей и открыл дверной замок. Дверь открывалась с громким шумом, эхом прокатившимся по всему коридору. Этот звук почему-то вызвал у меня ассоциации со старинной церковью. Эта обстановка резко отличалась от места моего прошлого заключения, отчего часть меня почувствовала себя счастливой, что меня будут держать в таком месте. Похоже, обо мне, по крайней мере, будут заботиться, и никто здесь не станет в меня стрелять.

Я подумал о том, как долго меня продержат здесь, но мне не дали времени как следует обдумать эту мысль, так как меня отвлек надзиратель, который быстро отобрал у меня перчатки, возможно, потому, что у него самого их не было.

Подобное поведение было типичным для русских. Если у тебя есть что-то такое, что им нужно, они тут же решают, что этот предмет больше тебе не принадлежит, а теперь является собственностью государства. И только потом я получил тычок в спину и оказался посреди камеры, а дверь за мной захлопнулась. Я осмотрелся в тускло освещенном помещении и обнаружил там четыре высокие стены, небольшое зарешеченное окно и семерых мужчин. Они тепло поприветствовали меня как еще одного из тех, кто разделит с ними страдания.

Сначала я подумал, что все стоявшие передо мной мужчины выглядят очень хорошо, что у них полные лица. Это, как я полагал, было признаком того, что в этом заведении мне будет обеспечен хороший уход. Но вскоре я убедился, что был не прав, так как услышал, что их желудки раздувало от недоедания. Все семеро были русскими, и каждого обвиняли в том или ином преступлении. Они были рады пополнению в их компании, и каждый горел желанием поговорить со мной. Прошло совсем немного времени, и я подружился со всеми и узнал о том, что произошло с каждым из них.

Первый из заключенных был инженером, который работал на заводе в Германии. Второй был директором молокозавода, где производилось сливочное масло, молоко и сметана для немецких военных госпиталей. Третий был бургомистром одного из расположенных поблизости городков. Четвертый возглавлял железнодорожную станцию в Днепропетровске. Пятый был парикмахером и обслуживал немецких солдат. Шестой работал в Павлограде на компанию, которая производила подсолнечное масло. Наконец, седьмой работал при немцах в полиции. Этот седьмой был самым молодым, ему был всего 21 год. Он был очень веселым и хорошо говорил по-немецки. По поводу моего заключения в тюрьму он снова и снова напевал мне песенку Ich bin der Bub vom Fuldatal [40].

Самому молодому был вынесен самый долгий срок – 20 лет Сибири [41]. Инженер, начальник на железнодорожной станции, директор молокозавода – все получили по 15 лет Сибири. Двоим дали по 10 лет, а одному – 7. Мне же еще только предстояло дождаться приговора.

В камере было более чем прохладно – всего плюс 4 градуса по Цельсию. Не было печки для обогрева. Пол был из темного камня. Не было ни скамеек, ни другой мебели. Единственным предметом в помещении, помимо нас восьмерых, было большое ведро, которым мы все пользовались в качестве туалета. Совсем отсутствовала циркуляция воздуха, и вонь от ведра и людей, которые не мылись неделями или даже месяцами, была просто невыносимой. По мере того как шли дни, мы вели между собой беседы тихим голосом. Каждый из моих сокамерников был рад появлению новичка, с которым можно было поделиться своим печальным опытом. Все хотели знать как можно больше обо мне, но я избегал разговоров на эту тему. Я поделился со всеми только тем, что являюсь польским гражданином и пытаюсь попасть в польскую армию и что я не знаю, за что меня здесь держат.