Николай Лузан - Сталин. Операция «Ринг»

Мороз крепчал и все сильнее покусывал за щеки и нос. Единственным спасением от него служили самогон и сало. Время шло, закончился самогон в первой баклажке, а эшелона все не было. Стрелки часов приближались к полночи, когда на дороге снова произошло движение. Со стороны Витебска показалась дрезина. На этот раз патруль был в усиленном составе – из трех человек и осмотр моста и подходов к нему проводил со всей тщательностью. Один из патрульных не поленился, спустился к опорным быкам и, подсвечивая фонарем, заглядывал во все щели.

– Крупная рыбина, похоже, плывет, – сделал вывод Охотников.

– Як бы нашу сетку не побачили, – занервничал Кравченко.

– Сплюнь, Вася, а то сглазишь.

– Плюй, не плюй, Петро, а если…

– Да помолчите, вы, а то накаркаете! – цыкнул на них Стрелков и распорядился: – Если найдут, то открываем огонь!

– А че потом, командир? – спросил Охотников.

– Суп с котом! – отрезал Стрелков и сосредоточился на патруле.

Гитлеровцы закончили осмотр, не обнаружили следов минирования и забрались в дрезину. Лязг металла и мерный перестук колес прозвучали для разведчиков-подрывников самой желанной музыкой. Через несколько минут дрезина скрылась за поворотом, и над дорогой снова установилась гулкая тишина, но ненадолго. Со стороны Витебска послышался шум приближающегося эшелона. Яркий сноп света прорезал темноту и заискрился на усыпанных снегом елях. Черная, грохочущая гусеница выползла из леса.

– О це щука?! – воскликнул Кравченко.

– Если долго мучиться, то шо-нибудь получится! Вот это везуха! – торжествовал Охотников.

– Танки?! Орудия?! – не мог поверить в такую удачу Миклашевский.

– Тихо, хлопцы! Тихо! Не вспугните! – призывал их Стрелков, а у самого голос звенел от радости.

На открытых платформах под брезентовыми тентами угадывались грозные силуэты танков и самоходных орудий. Эшелон приближался к мосту. В эти последние секунды перед взрывом Миклашевский и его товарищи не видели ничего, кроме эшелона, везущего тысячи будущих смертей красноармейцев. Еще одно мгновение, еще десяток метров, и он перестанет существовать. Передние колеса второго вагона наехали на место закладки первого заряда. Здесь уже сдали нервы у Кравченко.

– Командир, та шо ты тянешь?!

– Жека, давай! Давай! Гаси гадов! – сорвался на крик Охотников.

Охваченный общим страстным желанием уничтожить врага, Миклашевский не замечал, как его руки рвали в клочья плащ-накидку. Стрелков сохранял терпение, дождался, когда платформа с танком оказалась на месте закладки второго заряда, и замкнул клеммы. Яркая вспышка разорвала ночную тьму. Ферма моста и железнодорожное полотно вздыбились, грохот взрыва слился со скрежетом металла. Гитлеровский эшелон пошел под откос. Вагоны рассыпались как костяшки домино. Раскатистое эхо взрыва еще долго сопровождало разведчиков-подрывников. Успех окрылил их, они не чувствовали усталости и шли без остановок. Перед рассветом Стрелков распорядился стать на привал и замаскироваться. Дальнейшее продвижение было опасно, гитлеровцы подняли в воздух авиацию. Над лесом, сменяя друг друга, кружили самолеты-разведчики, а со стороны Лиозно донеслись глухие разрывы тяжелых авиабомб. Фашисты вымещали свое зло на деревнях и ни в чем не повинных людях.

С наступлением сумерек, когда с неба исчезли самолеты, подрывники продолжили марш и поздним вечером добрались до базы РДР «Сокол», где их ждали жарко натопленная баня и торжественный ужин. Боевые товарищи поднимали тосты: за успех операции, за победу, за будущую мирную жизнь, за первый удачный выход Миклашевского на «железку». Он захмелел, голова закружилась, и кружилась она не столько от выпитого, сколько от переполнявшего его чувства, что он снова стал своим среди своих. Утром на стволе сосны около штабной землянки появилась еще одна зарубка, означавшая число пущенных под откос вражеских эшелонов. Право вырубить ее Стрелков, Кравченко и Охотников, не сговариваясь, предоставили Миклашевскому. В тот день он чувствовал себя именинником и рвался в новый бой – в Смоленск. Но это уже зависело от результатов разведки Дырмана и Немковича. Им же пришлось почти на неделю задержаться в Новых Батюках.

16 января они, получив на руки пропуска вместе со связником РДР Михеевым и его дочерью Галиной, загрузив сани картошкой и капустой, выехали в Смоленск. Дорога заняла немного времени и обошлась без нервотрепки. Проверка на постах заканчивалась одним и тем же – Михеев откупался от полицейских самогонкой и салом. В город они въехали перед обедом и сразу направились к городскому рынку.

Плотно укатанный снег задорно посвистывал под полозьями, и сани легко катились под горку. По сторонам мелькали развалины домов, почерневшие остовы сгоревших машин и бронетехники – следы прошедших ожесточенных боев. Ближе к рынку они были не столь заметны. Несмотря на поздний час, на стоянке было не протолкнуться. Наступила оттепель, и народ потянулся к рынку – единственному месту в городе, где еще теплилась жизнь и можно было узнать последние городские и фронтовые новости.

Храп лошадей и крики извозчиков, пытавшихся пробиться ближе к торговым рядам, заглушали галдеж воронья, слетевшегося на легкую поживу. Михеев не стал толкаться и остановил сани у ограды. Пока Галина искала свободный прилавок, они вместе с Дырманом и Немковичем перегрузили картошку с капустой на волокуши и перетащили к торговым рядам. Дальше их пути разошлись. Разведчики, прихватив с собой для конспирации по полмешка картошки и капусты, покрутились среди торговых рядов, для вида приценились к валенкам и направились к первой явочной квартире – Перлова. Там их ожидал тяжелый удар – на ее месте они нашли пожарище.

Последняя надежда оставалась на явочную квартиру Осадчего. Савелий Харлампиевич до войны работал мастером-закройщиком в швейной артели «Игла» и был хорошо известен городским модникам и модницам. Но мало кто знал, что в далеких 20-х годах он служил в особом отделе ВЧК Западного фронта и проявил себя как способный оперативник. Но, к сожалению, военная карьера у него не сложилась. В 1922 году по состоянию здоровья Осадчий уволился, возвратился в родной Смоленск и нашел себя в гражданской жизни. Война вновь вернула его в боевой строй. Он без колебаний принял предложение сотрудников НКВД использовать свою квартиру как явочную. Профессия портного служила хорошим прикрытием, даже во время оккупации Смоленска у него не переводились клиенты. В их числе были не только полицейские, но даже чины из гестапо, и никому из них не приходило в голову, что под самым носом действует конспиративная квартира советской разведки.

На подходе к ней Дырман и Немкович разделились. Дырман направился ко двору Осадчего, а Немкович остался на подстраховке. Впереди показались хорошо знакомые по описанию забор и калитка. Над калиткой, на столбах, покачивались на ветру выполненные из жести ножницы. Еще одним напоминанием, что в доме живет портной, являлся простенький портрет мастера, нарисованный на воротах. В нем угадывались черты самого Савелия Харлампиевича.