Николай Валентинов - Встречи с Лениным

От того же с.-р. я узнал, что это сочинение есть у В. М. Чернова - одного из лидеров этой партии и, вооружившись рекомендательным письмом, к нему отправился. Чернов принял меня очень любезно, однако, памятуя распространенную в русской среде (только ли русской?) привычку "зачитывать", не возвращать книги, видимо колебался дать Авенариуса; когда же я указал, что книгу прошу не для себя, а для Ленина и через неделю принесу обратно, у Чернова промелькнуло удивление и любопытство.

- Ленин хочет ознакомиться с Авенариусом? Чем объяснить такое чудо? До сих пор я думал, что его не должны интересовать вопросы философии. С работой Авенариуса в одну неделю ознакомиться нельзя. Дам вам ее на две недели с условием точно возвратить в указанный срок.

{284} Он ушел искать книгу. Я не остался один. Откинув назад грузный корпус, расставив жирные ляжки, в кресле сидел человек в темном пальто, с неприятными цыганскими глазами, желтым круглым лицом, толстыми презрительно сложенными губами.

- Странно, - промолвил он, - щупая меня глазами с головы до ног, раньше молодые люди приезжали в Женеву знакомиться с революционными теориями. А теперь, вижу, они прыгают сюда, чтобы возиться с философскими бирюльками.

- Вы обращаетесь ко мне? - спросил я, хотя прекрасно видел, что сей человек, по какой-то непонятной причине, бросает вызов именно мне, не обращая внимания, что Авенариуса я просил для Ленина.

- Это мысли вслух, - ответил он, совсем уж нагло смотря на меня.

- В таком случае полагаю, что вы страдаете недержанием языка.

Желтомордый человек, хлопнув себя по ляжке, расхохотался :

- Ах, как вы удивительно остроумны! Откуда это?

Не знаю, чем окончился бы этот странный разговор, если бы не был прерван Черновым, вручившим мне Авенариуса. Тридцать четыре года спустя (в 1938 г.), встретясь с Черновым около Парижа, я напомнил о моем визите за книгой для Ленина. Он помнил это очень смутно, но как только я начал рассказывать о странном поведении желтомордого человека, Чернов воскликнул:

- Азеф!

- Да, то был знаменитый Азеф - великий провокатор и великий террорист, таинственный, двуликий Янус - важнейший агент царской охранки и организатор покушений на великих князей, царских министров и губернаторов. После разоблачений - в печати {285} появились его портреты. Это был, несомненно, тот, кого я видел.

Собранные мною книги были отнесены Ленину, а три дня спустя в столовой Лепешинских - кто-то, насколько помню, жена Гусева, передала мне, что видела Ленина: "Он хочет, чтобы вы пришли к нему, собирается вам намылить голову". Намылить голову? Что такое я сделал, за что мне нужно "намылить голову"? Ленин встретил меня не по-обычному, а с бросившейся в глаза неприятной сухостью. И тут же передал принесенные ему книги.

- Возьмите, они мне больше не нужны.

- Неужели вы их прочитали? - воскликнул я.

В них было не менее 1.200 страниц. Это не роман, не легкое чтение, в два с половиной дня одолеть их невозможно. Вместо ответа, Ленин вынул из кармана несколько листков.

- Это вам от меня на память небольшой меморандум. Маленький щелчок по вашим горе-философам, с которыми вы, несомненно, хотите начать ревизию марксизма.

Для меня теперь ясно, что пребывание в семинарии Булгакова и знакомство с ним для вас не прошло бесследно. Вы, вслед за ним, тянетесь противопоставить материализму негодную, путанную, идеалистическую теорию. Я вас предупреждаю, из этого, кроме позора, ничего получиться не может.

Сознательно пропуская мимо ушей намеки на пленение меня Булгаковым, я сказал:

- В вашем меморандуме, придя домой, постараюсь основательно разобраться, пока позвольте бросить на него беглый взгляд.

В этом документе, in spe, в зародыше, заключены все главные положения написанной в 1908 г. книги Ленина "Материализм и Эмпириокритицизм". {286} В "меморандуме" было одиннадцать небольших страниц на блокноте, с большими, особенно с 8-ой страницы, просветами между строками. На первой странице - в качестве заголовка дважды подчеркнутого, крупными буквами, стояло: "Idealistische Schrullen", а затем следовало доказательство, что философия Маха - невежественная "галиматья", отрицающая существование объективного, независимого от нас материального мира.

Пробежав бегло "меморандум", я немедленно убедился, что Ленин из принесенных ему книг перелистал лишь Маха и, абсолютно не поняв его взгляды, превратил их действительно в галиматью. До книг Авенариуса он, видимо, даже и не дотронулся. Что же касается философских, если можно так выразиться, взглядов самого Ленина, они были изложены в конце меморандума, от них разило примитивностью самого наивного обывательского материализма. В сочинениях Ленина до сих пор никогда не было намека на философские проблемы, поэтому, до его "меморандума" мне в голову не могло придти, что в этой области он так пуст и детски беспомощен.

Можно было подумать, что он никогда не держал в руках ни одной истории философии, ни одной книги по психологии и психофизиологии. Всё-таки особого умаления Ленина я в том видеть не хотел, говорю - о начале моего спора с ним. По моему мнению, это лишь показывало, что быть энциклопедистом нельзя, что Ленин, занятый изучением политических и экономических вопросов, не имел времени заглянуть в другие области. Мало ли чего мы не знаем! Естествознание, техника, поважнее философии, а подавляющее большинство марксистов их не знает.

Всё-таки из незнания не нужно делать добродетель и воображать, что можно мне или кому-нибудь другому "намылить голову" простыми окриками. Философские взгляды Плеханова я считал безобразными, но он всё-таки штудировал философию, тогда как у Ленина в меморандуме ни малейших следов какого-либо знания {287} этих вопросов. Проникаясь подобными рассуждениями, я очень спокойно заметил Ленину:

- Критика в вашем меморандуме Маха мне напомнила некоего Энгельмейера переводчика "Научно-популярных очерков" Маха, вышедших в Москве года три назад. В своем предисловии он, как и вы, утверждает, что Мах, хотя он физик и естествоиспытатель, отрицает существование внешнего материального мира и доказывает, что ничего, кроме субъективных ощущений человека, не существует. Раз это так, воскликал Энгельмейер, тогда у меня нет ни родителей, ни положения в свете, ни собственности, ничего кроме ощущений. Энгельмейер смешивает ощущения с представлениями, мышлением, чувствами.

Он явно не понимает, что данность, наличность ощущения говорит об обусловленности его чем-то извне. Если нет, например, источника тепла и света никакие фокусы, никакое напряжение воли, не может вызвать в человеке ощущения тепла и света. Но такое же непонимание двести лет пред этим испытывала и по сей день испытывает философия Беркли. Его также обвиняли в отрицании внешнего мира и критики, издеваясь над ним, предлагали ему пройтись над пропастью или удариться головой о столб. А между тем в странной, на первый взгляд непонятной, формуле Беркли - "esse est percipi" заложена не метафизика, а острый анализ и глубочайший реализм.