Николай Сычёв - Дети Ленина

Домой Павел Иванович пришёл под синезвёздные сумерки, но Клавдия Семёновна, привыкшая к аритмичной работе мужа, ждала и подогревала остывающий ужин.

– Ну как с докторской? – спросила тихо, помогая снять пиджак.

– На весну передвинули. А с профессором Спиридоновым будем готовить новый вузовский учебник по истории. Так что работа – во! – провёл он ребром ладони по горлу. – А ты ездила в больницу? Как? – Павел нежно приобнял жену, погладил левой рукой её заметно круглившийся живот.

– В декабре. Во второй половине…

Он поцеловал её в висок, и они вместе пошли на кухню.

Павел Иванович ещё довольно молод: к тридцати пяти годам он – декан факультета, кандидат исторических наук, читает на трёх курсах лекции, занимается научной деятельностью. В соавторстве с коллегами готовит уже третий учебник по новой истории, благо после начала перестройки им разрешено работать с некоторыми архивами бывшего ЦК КПСС, кои были засекречены аж со дня смерти творца революции. Вероятно, их никто никогда не читал, а если и читал, то правду от народа скрывали так тщательно, словно это был какой – то драгоценнейший клад, который могли для своего блага похитить инопланетяне.

– Витя чем занят?

– На компьютере играет или смотрит что – то. Ты давай, сперва поешь. Сынок, папа пришёл…

Вид с седьмого этажа их московской квартиры был просто прекрасен. Осень начиналась теплотой, даже листья на деревьях в скверах ещё не начинали менять летний цвет, сама улица Гурьянова (первый разрушенный террористами дом осенью 1999 г. Прим. автора) была не оживлённой, а скорее тихой, по крайней мере шум авто не долетал до окна кухни, а окна спальни и гостиной выходили во двор, где днём и вечером была тишина. Они купили эту трёхкомнатную совсем недавно, переехав из двухкомнатной с Дмитровского шоссе, оживлённой магистральной улицы. Правда, пришлось залезть в долги…

– Пап, – заглянул на кухню вихрастый и худой сын – пятиклассник. – Ты сегодня набираешь?

– Нет, сынок. Я сегодня сочиняю, а набор – завтра. Оценки были?

– Не. Ещё не ставят. Неделю ж всего проучились.

– А, ну да. – Отец взлохматил сыну волосы. – Ты чем там занят? Играешь? А уроки?

– Выучил. Мама проверяла. Я тогда посмотрю новый диск?

– Опять какая – нибудь американская мура?

– Нет. У Мишки из сорок седьмой взял комедию о приключениях янки в Африке.

– Смешная? Да, а с английским как?

– Завтра беру диск для начинающих.

– Денег надо?

– Не-е. У меня ж остались от летнего заработка, – запивая компотом бутерброд с колбасой, сын на равных разговаривал с отцом, приученный говорить всё откровенно, без утайки и без скидок на возраст.

– Ладно, договорились, но на английский давай нажимай…

Поужинав, Павел Иванович собрался в гостиную, обложившись бумагами, Клавдия Семёновна пошла в спальню с вязанием.

– Я немножко поработаю, ты ложись, ладно, – сказал, прикрывая застекленную дверь гостиной.

Вот уже полгода он готовит книгу о Ленине, исследовав ту часть архивов, до которой был разрешён доступ. У него свой взгляд на историю, особенно на роль Ленина в судьбе России. Об Ильиче как вожде революции столько исписано – переписано, и всё настолько предвзято, что человек с нормальной психикой начинал понимать, что коммунисты для чего – то делают икону с основателя партии лицемеров, не зная и одного процента правды о жестокостях вождя. Раньше и Павел Иванович не знал, но вот уже десять лет имеет доступ к небольшой части партархивов и считает своим долгом рассказать людям правду о тиране. И хотя историки Дмитрий Волкогонов и Рой Медведев уже поведали миру о грязных делах идола коммунистов, Павел Иванович открывал всё новые подробности.

День был заполнен, потому и книгу писал вечерами. Работа продвигалась медленно: у него был не женский любовный роман, а история, правда о человеке, загнавшим Россию на задворки, доведя её до нищеты, а народ до могилы.

Неспешность объяснялась и тем, что Павел Иванович сперва писал карандашом, потом делал правку, много раз возвращаясь к тексту, а уж набело садился набирать на компьютере. Он включил телевизор, убавив до минимума звук, пробежал по кнопкам поиска каналов, но не найдя ничего музыкального, оставил какой – то очередной американский боевик. На экране шли драки, перестрелки, горели автомобили и вертолёты, рушились дома, гибли люди. И всё это на фоне мажорной музыки, за которую и зацепился слух.

Поработав с часок, пошёл спать. «Наверное, забыл выключить телевизор?» – мысль эта болью вонзилась в сознание, когда услышал тяжёлый взрыв, грохот, скрежет, какой – то страшный всхлип сына из его комнаты, жутко протяжный стон жены, почувствовал удар по голове.

И сквозь страшную боль опять подумал: «как эффектно и убедительно снимают фильмы эти американцы».

Яркий, но не резкий свет широким лучом тянул его в бесконечную высь. И не было никаких болей, тревог, мыслей. Было блаженство, продолжавшееся неизвестно сколько: отсчет времени прекратился. Он летел в какой – то огромной ярко – светлой трубе куда – то ввысь; и эта труба не кончалась и не сужалась, и музыка, доселе неслыханная, неслась непонятно откуда. Никогда прежде он не чувствовал такого состояния. Он летел, нет, парил куда – то выше облаков, выше звёзд, комет и галактик, куда не залетал ни один космический корабль.

Он не ощущал ровным счётом ничего: ни боли, ни тяжести, ни притяжения, ни полёта, ни парения, ни времени, ни пространства. Было просто блаженство. Чего? Отчего? И сколько это продолжалось?

Не чувствовал тела своего. И мыслей не было никаких. Не думалось вообще, ничего не вспоминалось. Наверное, это был не он? Но где же тогда он?

Какой – то тёплый ветерок, нет, просто дуновение все же стал ощущать. Что – то стал видеть. Миражи? Вроде люди. Незнакомые и какие – то бестелесные. Жёлтый огонь, огромные котлы. Струистое марево как – то пронизывало фигурки незнакомцев. Да и люди ли это? Какие – то образы, но силуэты просматривались людские. Оболочки как бы у них и не было, но ведь что – то было. Нет, не голографическое изображение, что – то другое, невиданное никогда ранее, необъяснимое и непонятное. И что – то стала воспринимать его душа. И тело (да и было ли оно у него?) замедлило движение. Воспарило, проецируясь в тёплом мареве, стало оседать ближе к бестелесным.

Внизу уже жарко. И на него смотрели. Или он на них. Какая – то сила, что несла его через белые туннели, стала опускать на какую – то твердь. И подумалось, что и он бестелесен, как и те, что смотрели.

Блаженство не тревожило, грело. И на всех стоящих у огромного котла, под которым горел огонь (непонятно – что горело), были блаженные улыбки. Наверное, и он улыбался незнакомцам. Но когда прекратилось его движение, он, коснувшись какой – то тверди, узнал одного из стояих. Вприщурь глаза, клинышком бородка, восковое лицо, лысина в большой череп невысокого человека. Ну, конечно же, это был… Неужели?