Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991

Как нам теперь известно, падение монархии открыло путь к власти революционным марксистам. Россия стала первой страной, попавшей под марксистское социалистическое влияние. В свете всей предшествующей истории России, по-видимому, можно увидеть, почему должно было так случиться. Жизнь страны долгое время строилась на чрезвычайно авторитарном фундаменте (по крайней мере, до 1905 года), при этом находясь в сфере влияния идеологии, якобы религиозной, но проводимой государственными средствами, вследствие чего теряющей большую часть своего духовного потенциала.

В этом смысле Россия созрела для перехода власти к общепризнанной светской идеологии, характеризующейся неявными религиозными обертонами, чем фактически и был марксизм, особенно в большевистской интерпретации.

На самом же деле российское самодержавие, особенно начиная с Петра I, уже продемонстрировало образец социалистического правления: концепцию идеологизированного государства, которому все слои населения безусловно и в равной степени обязаны служить. Однако многое должно было произойти, прежде чем именно этот вариант марксистского социализма взял верх.

Свидетельством внезапности политических перемен в России было то, что после падения монархии на смену ей пришел не один, а целых два режима. С одной стороны, политики из бывшей Думы образовали Временное правительство, ведущую роль в котором играли сначала кадеты, а потом меньшевики и социалисты-революционеры. Оно называлось “Временным” потому, что должно было исполнять свои обязанности только до созыва Учредительного собрания, избранного всем народом. С другой стороны, рабочие Петрограда (так тогда назывался Санкт-Петербург) поспешили оживить в своей памяти дни свободы 1905 года путем возрождения Петроградского совета. К ним присоединились солдаты столичного гарнизона, впервые принимавшие активное участие в революции, и их общая трибуна была известна как Совет рабочих и солдатских депутатов.

Но правительство и советы воздерживались от попыток борьбы друг с другом — и не зря. Временное правительство, начавшее свою деятельность с отмены царской полиции и охранки, не имело эффективных способов принуждения и поэтому было вынуждено терпеть советы как проявление народной воли, по крайней мере, в больших городах. Так, военный министр Гучков сказал: “Временное правительство не имеет никакой реальной власти, и его директивы выполняются лишь постольку, поскольку это дозволяется Советом рабочих и солдатских депутатов, который обладает всеми существенными элементами реальной власти, поскольку войска, железные дороги, почта и телеграф — все в его руках”. Лидеры советов, со своей стороны, признавали, что Временное правительство состоит из опытных политиков, что оно может обеспечивать лояльность армейских офицеров, уменьшить вероятность контрреволюции и добиться международного признания. Те из них, кто был склонен к теоретизированию, определяли Временное правительство как “буржуазный” институт, за которым советы будут приглядывать с помощью рабочих до тех пор, пока не окажется возможной социалистическая революция.

Временное правительство с самого начала находилось в сложном, ненадежном положении. Оно не было приведено к власти посредством выборов, но также не могло и объявить себя прямым преемником старого имперского правительства или Думы. Князь Львов, его первый премьер-министр, заявил, что оно было создано “единодушным революционным энтузиазмом народа”. Это было довольно шатким основанием, в особенности учитывая тот факт, что новое правительство оказалось в ситуации, когда оно было не способно провести реформы, ожидаемые “народом”. Главным препятствием была война. Крестьяне могли сколько угодно требовать перераспределения земли в свою пользу, но разве можно было справедливо осуществить такую сложную операцию без скрупулезного земельного учета и в то время, как миллионы крестьян-солдат с неоспоримым правом на собственную долю находились на фронте вдали от своих деревень и не могли, таким образом, участвовать в разделе? Рабочие приступили к самоорганизации, с тем чтобы пользоваться большей долей в управлении фабрик и предприятий, но не было ли безответственно пытаться предпринимать такую сложную реорганизацию в процессе борьбы за сохранение выпуска промышленной продукции для военных нужд на должном уровне? Могли ли проблемы поставок, погубившие царское правительство, быть решены в разгар войны? И, наконец, что важнее всего, — было ли совместимо солдатское требование предоставить им право выбирать собственные комитеты и участвовать в командовании своими подразделениями с дисциплиной, необходимой на передовой?

Пока продолжалась война, ни один из этих вопросов не мог быть разрешен без серьезного и разрушительного политического конфликта. Прекратить же войну оказалось почти невозможным (я говорю “почти” потому, что большевикам в конце концов удалось это сделать, но ценой почти совершившегося раскола партии надвое). Лидеры Петроградского совета пытались организовать конференцию социалистов стран-участников войны с тем, чтобы те склонили свои правительства к переговорам о мире “без аннексий и контрибуций”. Английское и французское правительства, однако, разрушили этот план, запретив членам своих парламентов участвовать в этом мероприятии. Альтернативой могло бы стать подписание сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией, но это фактически было бы равнозначно капитуляции, и до тех пор, пока дни Временного правительства не были сочтены, ни один из его членов не осмелился рекомендовать такой отчаянный шаг. Итак, война продолжалась. Военные проблемы подрывали усилия Временного правительства, направленные на установление новой политической системы до тех пор, пока народные ожидания, вызванные к жизни февральской революцией, не привели в конце концов к власти большевиков.

Вновь обретенная в феврале свобода способствовала небывалому подъему в стремлении простых людей к самоорганизации. Часто утверждают, что русские — пассивный народ, привыкший исполнять то, что ему велят его правители. В действительности это далеко не так. Отчасти по причине огромных расстояний многие русские местности оставались, по крайней мере до начала двадцатого столетия, относительно не зависящими от влияния центрального правительства и были вынуждены создавать собственное устройство. Но даже в непосредственной близости от правительства и постоянно подвергаясь его давлению, русские оказывались чрезвычайно изобретательны в создании таких социальных форм, при которых складывалось впечатление, что они подчиняются своим правителям, в то время как на деле они управляли делами, насколько это было возможно, к собственной выгоде. Такой была многовековая основа крестьянской общины, которую правительство всегда рассматривало как средство пополнения казны и военного призыва. Теперь же, в 1917 году, после внезапного исчезновения правительственной системы подавления, произошел настоящий взрыв создания организаций “самопомощи” среди русских рабочих, крестьян и солдат, каждая — со своими собственными, часто преувеличенными требованиями.