Виктор Кондрашин - Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма

Однако в ее работах имеется ряд фактологических неточностей при освещении событий в Поволжье: «чапанной войны» и «вилочного восстания». В частности, автор неправомерно расширяет границы «чапанной войны», включая в нее территорию Пензенской, Оренбургской губерний и Уральской области, а «вилочного восстания» — территорию Симбирской губернии {96} . Она приводит неверные данные о численности восставших. Имеются и другие неточности.

Подобная ситуация во многом объясняется тем обстоятельством, что Осипова в своих суждениях опиралась исключительно на документы центральных архивов и опубликованные источники. Этого недостаточно для получения полной картины события, что может быть достигнуто лишь при условии комплексного подхода — использования документов центральных и региональных архивов.

Для подтверждения этой мысли обратимся к монографиям С.А. Павлюченкова «Военный коммунизм в России: власть и массы» (М., 1997) и «Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа» (М., 1996). В первой монографии автор затрагивает проблему крестьянского движения и объясняет его причины двумя обстоятельствами. Во-первых, эгоизмом крестьян, отказавшихся от выполнения своих «обязанностей по отношению ко всему обществу» и спровоцировавших таким образом его ответную реакцию. Во-вторых, неспособностью большевиков «гибко подойти к крестьянству» вследствие своей убежденности в праве на монопольное обладание властью и идеологией. Крестьянский эгоизм, по мнению Павлюченкова, стал следствием действий революционеров, приманивших на свою сторону крестьянство политическим лозунгом «Земля — крестьянам», создавшим у него иллюзию, что «земля принадлежит не всей нации, а лишь ее крестьянской части». Данная иллюзия оказалась чревата Гражданской войной {97} .

Монография написана автором на основе материалов центральных архивов, а также опубликованных источников. В специальной главе «Между революцией и реакцией — крестьянство в Гражданской войне» он касается событий на Средней Волге в 1918–1919 гг. и делает выводы, опираясь на узкий круг источников, недостаточных для создания действительно объективной картины события. Например, он без веских оснований заявляет об активной поддержке большинством крестьянства мятежа чехословацкого корпуса, о превращении крестьянства «в главную опору для развертывания демократической контрреволюции». В действительности в Поволжье ситуация была иной. Об этом можно судить хотя бы по публикации В.В. Кабанова, в которой он описал крестьянскую реакцию на мятеж чехословацкого корпуса так: крестьяне не знали, кто такие чехи, думали, что это «чеки» — деньги или какие-то неизвестные войска — «нехристи», дерущиеся с Красной гвардией {98} . Голословно и утверждение Павлюченкова о «несомненной» связи «чапанного восстания» в Среднем Поволжье в марте 1919 г. с наступавшей Сибирской армией Колчака. Это старый историографический штамп. Бездоказательно и его заключение, что в 1918 г. происходили «восстания действительно зажиточного крестьянства» — «кулацкие мятежи», в 1919 г. к ним «активно подключаются середняцкие слои», а в 1920 г. «в повстанческое движение широко вливается бедняцкое население». Также не соответствует действительности вывод автора, что в первой половине 1920 г. «крестьянство вело себя относительно спокойно, ожидая практических шагов власти в важнейших вопросах деревенской жизни» [вспомним восстание «Черного орла» в Поволжье в февралемарте 1920 г. — В. К.] и т. д. {99}

Подобного рода заключения Павлюченков допускает и в другой своей монографии о «крестьянском Бресте». Например, причину поражения восстания Сапожкова он объясняет следующим образом: «Видавший виды поволжский мужичок занял осторожную позицию, стремясь столкнуть лбами сапожковцев с продовольственниками, чтобы отделаться и от тех, и от других» {100} .

Думается, если бы автор обратился к документам местных архивов и основательно проработал их, его отмеченные выше суждения, а возможно некоторые другие, были бы иными.

Новым и позитивным моментом в развитии историографии проблемы на современном этапе стал интерес исследователей к персоналиям — конкретным участникам и вождям крестьянской революции {101} . Наряду с легковесными статьями о «Робин Гудах» в литературе появились публикации, основанные на солидной источниковой базе, содержащие взвешенные оценки.

Наиболее удачной из таких работ, на наш взгляд, стала монография В.Н. Волковинского о Н.И. Махно {102} . В ней Махно показан в контексте общей ситуации в сельской Украине. Автор убедительно доказывает, что легендарный «батька» был «органически связан с трудящимся крестьянством, хорошо знал чаяния и стремления сельского населения». При этом автор не идеализирует махновщину и отмечает: «Противоречия, раздиравшие повстанческую армию Махно, были во многом противоречиями самого крестьянства, в сознании которого удерживались не только коммунистически уравнительные представления о справедливости, но и дикая ненависть к господствующим классам, недоверие к интеллигенции, стремление побольше урвать у «буржуйского» города» {103} .

Своеобразным итогом изучения истории махновского движения на Украине и фигуры его вождя — Н.И. Махно стал сборник документов по этой проблеме, вышедший в серии «Крестьянская революция в России». В нем представлены разнообразные документы из архивов России и Украины, а также другие материалы, всесторонне характеризующие причины, масштабы крестьянского движения на юге Украины под предводительством Н.И. Махно {104} .

В рассматриваемом ракурсе заслуживает внимания статья В.В. Самошкина о вожде «антоновщины» Александре Степановиче Антонове, в которой содержится взвешенная и аргументированная характеристика этой героической личности {105} .

Отмечая положительную тенденцию в изучении главных деятелей крестьянского повстанчества в России в рассматривамый период, тем не менее, можно согласиться с точкой зрения В.Л. Телицына о необходимости расширения рамок исследований за счет «составления социально-психологического портрета русского бунтаря-традиционалиста (рядового участника, инициатора и руководителя)» {106} .

В 1990-е гг. и в начале XXI века произошел настоящий прорыв в изучении крестьянского движения в России в годы Гражданской войны на региональном уровне. В немалой степени этому способствовало участие историков из регионов в международных проектах «Крестьянская революция в России» и «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД».

В ходе реализации этих проектов в ряде российских регионов наметилась тенденция изучения истории крестьянства и аграрной политики государства в русле их научных традиций. Участие в проектах способствовало также творческому росту их непосредственных исполнителей. В частности, докторские диссертации успешно защитили С.А. Есиков (Тамбов), В.В. Кондрашин (Пенза), Н.С. Тархова (Москва) {107} .