Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Утрата ВОКСом былого статуса в сочетании с хаосом новой эпохи сделали Общество легкой мишенью для зловещих обвинений в нарушении секретности, в то время как подозрительность в отношении связей с заграницей становилась все более характерной чертой политической культуры. Появлялись новые меры, направленные на ограничение контактов с иностранными визитерами. В 1931 году персонал ВОКСа был обвинен в «некритическом оживленном общении» с иностранцами и небрежном обращении с посылками из-за рубежа. Любые проявления подобного поведения представлялись как помощь разведывательным службам враждебных стран; схожие обвинения вновь в изобилии появятся в печати в годы Большого террора. Примерно в это же время в официальных и полуофициальных заявлениях защита от разрушительного капиталистического вмешательства (вместо избирательного импорта наиболее полезных достижений науки и культуры западных стран) начала рассматриваться в качестве главной задачи организации. ВОКС должен был стать «фильтрующим и контролирующим органом» для всех «чужих культурных течений», проистекающих из-за рубежа {592} 592 ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1. Д. 158. Л. 100; Д. 100. Л. 119. . «Великий перелом» повысил риски, связанные с работой с иностранцами, несмотря на то что в течение этого периода угроза «заражения» от них определялась в классовых терминах, т.е. как близость не к иностранцам per se, а к западной интеллигенции и буржуазии.

В то же самое время три значительных события (Великая депрессия, подъем фашизма в Европе и первая пятилетка строительства социализма в СССР) стали предвестниками новой эпохи увлечения Запада советским экспериментом. Ведущие попутчики советского коммунизма, такие как Ромен Роллан и Андре Жид, ранее остававшиеся в стороне, теперь объявили о своей дружбе с Советским Союзом. Также получила распространение и практика щедрого приема и чествования иностранных друзей, таких как Бернард Шоу. По предположению Катерины Кларк, составной частью «постиконоборческой фазы» советской культуры после 1931 года (когда она ориентировалась уже не на разрушение старого, а на защиту нового) стала мечта партийных интеллектуалов сделать Москву символическим и организационным культурным центром в международном масштабе. В то время как под знаком соцреализма шло парадоксальное самоопределение советской культуры в качестве высшей точки великой общемировой или по крайней мере европейской традиции, эти деятели были готовы к тому, чтобы перейти от посещения дальних строек коммунизма и промышленных гигантов первых пятилеток к турам по европейским столицам в период роста антифашистской культуры {593} 593 См.: Clark К. Moscow, the Fourth Rome: Stalinism, Cosmopolitanism, and the Evolution of Soviet Culture, 1931–1941. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2011. Ch. 4: The Travelling Mode and the Horizon of Identity. . С самого начала сталинизм комбинировал вариации двух соперничавших и хорошо укорененных идеологических принципов: первый обыгрывал опасности и враждебность Запада и в более широком смысле — всего внешнего мира, а второй выискивал и использовал любые благоприятные возможности, которые создавало восприятие иностранцами успехов революции. Программа мероприятий эпохи «великого перелома», ставившая задачу «догнать и перегнать», предполагала не только высокомерное отрицание, но и жаркие объятия.

В то же время этот вездесущий лозунг — «догнать и перегнать» капиталистический Запад — напрямую вел к более жестко состязательному и конкурентному пониманию культурного обмена. Производственный менталитет (всеобщая ориентация на индустриализацию) периода пятилетнего плана весьма серьезно влиял на язык и практики советской культуры. Прикладные и утилитарные вычисления смело прилагались к образованию, науке и всем сферам культуры; они пронизывали культурный фронт в качестве дополнения ко всевозможным квотам и планированию, бригадам, ударничеству и «усилению классовой борьбы». Работники учреждений, занимавшихся международными культурными связями и также подвергавшихся давлению советской системы, обсуждали и формулировали цели своей работы в контексте культуры эпохи «великого перелома». Прошло лишь две недели после того, как Каменева покинула ВОКС, а его новый глава Федор Петров 17 июля 1929 года уже проявил свой бухгалтерский подход к «взаимодействию культур». Снова и снова он побуждал упорно не соглашавшегося с ним Левит-Ливента (своего референта по Центральной Европе) признать не только слабость советского влияния, но и научную и культурную зависимость СССР от Германии:

Петров: Фактически чья культура, по-вашему, оказывает влияние: наша или их на нас?

Левит: В области техники они влияют на нас.

П.: А в медицине?

Л.: В медицине тоже, но имеются другие области, например театр, где мы имеем колоссальное влияние. Нужно сказать, что Пискатор, который основал в Берлине три театра, всецело находится под нашим влиянием.

П.: А в музыкальном отношении наоборот?

Л.: Совершенно правильно… Но… мы оказали огромное влияние… в отношении кино. Наша выставка имеет колоссальный успех в Германии… Некоторое влияние имеется и в педагогическом отношении…

П.: Вы сказали, что кинорежиссеры учатся у нас, но ведь не технике?

Л.: В отношении всех вопросов, касающихся техники, мы, конечно, учимся у Германии, но, даже несмотря на слабую технику, наши фильмы считаются образцовыми {594} 594 Доклад референта по Центральной Европе т. Ливит-Левент [sic], 17 июля 1929 г. // ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 6. Д. 57. Л. 96–103, здесь л. 99 об. . [52] В ряде документов имя «Левит-Ливент» фигурирует как «Ливит-Левент».

Удивляет здесь даже не то, что Левит, защищаясь, выдвигает список сфер советского превосходства, а то, с какой готовностью он принимает саму предпосылку Петрова, что культурный обмен есть борьба за гегемонию между «нами» и «ними», которую можно просчитать арифметически, как баланс импортно-экспортных операций, и указать на обладание «активами» — такими, как Пискатор [53] Не говоря уже о том, что Пискатор, проживавший в СССР в 1931–1936 годах, не считал себя всего лишь ценным контактом — он надеялся, что его взаимодействие с советскими представителями и Коминтерном носило характер «обоюдного влияния». См.: Mally L. Erwin Piscator and Soviet Cultural Politics // Jahrbiicher fur Geschichte Osteuropas. 2003. B. 51. № 2. S. 236–253 [цит. с. 237]. . Несмотря на подобный подтекст вопросов Петрова, непохоже, чтобы ВОКС мог предложить нечто такое, что могло бы всерьез изменить баланс культурно-научных сил, хотя Петрову и его сотрудникам этого, конечно же, хотелось. Совещание руководства ВОКСа подсказывает, что порыв эпохи «великого перелома» «перегнать» капиталистических соперников может быть интерпретирован как культурное соревнование с нулевой суммой не в меньшей степени, чем рывок на перевыполнение планов по выпуску промышленной продукции.