Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Главным из этих парадоксов был тот, что, с одной стороны, импортированные идеи использовались для создания представлений об уникальности России, а с другой — именно самые пылкие западники активно способствовали распространению суждений об уникальном русском пути. Среди наиболее космополитически настроенных русских в XVIII веке были масоны, проникнутые универсалистским духом Просвещения, но, несмотря на это, сыгравшие важную роль в первоначальном формулировании теорий русской духовной исключительности {26} 26 Bayer N. Spreading the Light: European Freemasonry in Russia in the Eighteenth Century. Ph.D. diss. Rice University, 2007. . Александр Герцен, как известно, сравнивал славянофилов и западников с Янусом или двуглавым орлом: сердце у них было общим. Классический раскол между славянофилами и западниками XIX столетия не поддается простому описанию. Славянофилы, желавшие вернуться в допетровскую консервативную утопию или, скорее, объединить ее с европейскими стихиями ради нового русского синтеза, выступали против западников, используя при этом заимствованный германский романтический национализм и французскую культуру эпохи Реставрации {27} 27 Evtuhov C. Guizot in Russia // The Cultural Gradient: The Transmission of Ideas in Europe, 1789–1991 / Eds. C. Evtuhov, S. Kotkin. Lanham, Md.: Rowman and Littlefield, 2003. P. 55–72; WalickiA. The Slavophile Controversy: History of a Conservative Utopia in Nineteenth Century Russian Thought. Oxford: Clarendon Press, 1975; Riazanovsky N.V. Russia and the West in the Teaching of the Slavophiles: A Study in Romantic Ideology. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1952; и новейшая работа: Rabow-Edling S. Slavophile Thought and the Politics of Cultural Nationalism. Albany: SUNY Press, 2006. . Схожим образом самый известный русский западник Герцен был «русским европейцем», мечтавшим о «новой Европе». После 1848 года он встал в оппозицию к буржуазному Западу с его пороками и превратился в первого проповедника особого русского социализма, основанного на русской общине {28} 28 Neumann I.B. Russia and the Idea of Europe. P. 38–39; Щукин В.Г. Русское западничество: Генезис — сущность — историческая роль. Łódź: Ibidem, 2001; Итенберг B.C. Российская интеллигенция и Запад: Век XIX. М.: Наука, 1999; а также классическая работа: Malia M. Alexander Herzen and the Birth of Russian Socialism. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1961. .

Почти вся дискуссия в русской мысли XIX века относительно русской души и национального характера была по своей природе оборонительной, поскольку представляла собой ответ на европейские идеи о русской отсталости. Однако эта дискуссия служила также попыткой утвердить элементы русской национальной исключительности, и к концу XIX века целый ряд политических, философских и эстетических течений открыто продвигали идею о незападной, «азиатской» природе русской идентичности, превращая то, что для европейцев являлось символом отсталости, в преимущество. Даже вестернизирующая тенденция социал-демократии также в некоторых отношениях была наследницей народничества, и в конечном итоге именно Ленин и Троцкий призывали проскочить буржуазную стадию и построить новую и беспримерную в истории «диктатуру пролетариата» {29} 29 Ларе Ли (Lih) в своем введении к книге «Rediscovered: What Is to Be Done? In Context» (Leiden; Boston: Brill, 2006) подчеркивает преобладание европейского влияния на российскую социал-демократию, тогда как Клаудио Ингерфлом (Ingerflom) в своих работах доказывает «русскость» «русского марксизма» и ленинизма: Ingerflom С. Le Citoyen impossible. Les racines russes du leninisme. Paris: Bibliotheque historique, 1988 [Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма / Пер. Е.О. Обичкиной. М.: Ипол, 1993]; Idem. Lenin Rediscovered, or Lenin Redisguised? // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2009. Vol. 10. №1. P. 139–168. . На таком историческом фоне вестернизирующее и антибуржуазное измерения большевистской идеологии предстают в виде изменчивой амальгамы.

Лия Гринфельд (Greenfeld) превосходно обосновала формирование русской национальной идентичности в период империи как результат стремления избежать проклятия неполноценности. Рессентимент, экзистенциальная зависть к Западу, с точки зрения Гринфельд, стал важнейшим фактором в кристаллизации русского национального самосознания:

Русские смотрели на самих себя через очки, сделанные на Западе, — они мыслили, глядя на мир западными глазами, — и его одобрение было sine qua поп для их чувства собственного достоинства. Запад всегда был выше; они были уверены, что он смотрит на них сверху вниз. Как могли русские преодолеть это препятствие? {30} 30 Greenfeld L. The Formation of Russian National Identity: The Role of Status Insecurity and Ressentiment // Comparative Studies in Society and History. 1990. Vol. 32. № 3. P. 549–591; более развернутую аргументацию см. в работе: Idem. Nationalism: Five Roads to Modernity. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1992 [Гринфельд Л. Национализм: Пять путей к современности. М.: [ПЕР СЭ], 2008].

В определенном смысле данная аргументация может быть расширена: оценки и сравнения с Западом становились важнейшими не только для тех, кто формулировал принципы национальной идентичности, но и для всех течений, порожденных интеллигенцией, — включая и такие, которые, подобно социал-демократии, определяли себя как интернационалистские и рассматривали мир с классовых, а не с национальных позиций {31} 31 Подробнее см.: Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Утопия и обмен. М.: Знак, 1993. С. 245–259. . Более того, вознесение в СССР культуры и «культурности» практически до статуса секулярной религии (и материал этой книги показывает, что иностранные гости, обычно описывавшиеся как рабы буржуазной роскоши, ранжировались по своему не только политическому, но и культурному уровню) было неким секулярным аналогом русской души. Иными словами, православная или русская духовность заменялась сочетанием социалистических идейных и культурных ценностей. Задачи, стоявшие перед новым советским человеком, были куда внушительнее, чем, по словам Максима Горького, произнесенным в преддверии сталинской «революции», «внешний блеск» Запада, видимость процветания и технологического прогресса {32} 32 Горький М. К иностранным рабочим // Горький М. Публицистические статьи. М: Госиздат, 1931. С. 290–293. .

Достигалась ли посредством такого увековечения или реконфигурации идей историческая непрерывность между дореволюционной и послереволюционной эпохами? Империя, православие и самодержавие могли оставлять и едва заметные, и вполне очевидные «родимые пятна» на облике русской интеллигенции, включая и ярых противников этих институтов. Аналогичный тезис о сходстве между преследователями и преследуемыми, родившийся в процессе борьбы между царской полицией и большевистской партией, давно вошел в историографию российской социал-демократии {33} 33 См., например: Ulam A.B. The Bolsheviks: The Intellectual and Political History of the Triumph of Communism in Russia. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1998. P. 29 [Улам А.Б. Большевики: Причины и последствия переворота 1917 года. М.: Центрполиграф, 2004]. . Недавно уже новое поколение историков исследовало не только идеи, но и государственные практики и социальные институты по обе стороны от границ 1905,1914 и 1917 годов, выявив вместо простой непрерывности новые, постреволюционные воплощения ранее утвердившихся техник и моделей {34} 34 Среди прочего см.: Walker B. Maximilian Voloshin and the Russian Literary Circle: Culture and Survival in Revolutionary Times. Bloomington: Indiana University Press, 2005; Hamper J. The Stalin Cult: A Study in the Alchemy of Power. New Haven: Yale University Press, 2012 [Плампер Я. Алхимия власти: Культ Сталина в изобразительном искусстве. М: Новое литературное обозрение, 2010]; Holquist P. Violent Russia, Deadly Marxism? Russia in the Epoch of Violence, 1905–1921 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2003. Vol. 4. № 3. P. 627–652; Idem. Making War, Forging Revolution: Russia's Continuum of Crisis, 1914–1921. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2002. .