Александр Бестужев-Марлинский - Фрегат Надежда

- И на магнезию...

- Как на магнезию? Это что за известие? Магнезия не болезнь, а углекислая известь, а френезия, напротив...

- Есть вещь, о которой вы часто говорите, которую вы редко вылечиваете и которой никогда не понимаете... Не правда ли, наш возлюбленный доктор?

- Правда на дне стакана, Нил Павлович...

- То-то ей, бедняге, и достаются одни дрожжи.

- Пускай же она и вьется в них, как пескарь, - мы обратимся к нашему предмету.

- То есть к вашему предмету, доктор.

- Гм! ге! Вы верно не знаете, что многие врачи причисляют к безумию головную боль, цефальгию и даже сплип!

- Не знаю, да и знать не хочу.

- Вещь прелюбопытная-с... Вообразите себе, что однажды (это было очень недавно) некто знаменитый русский медик, анатомируя тело одного матроса, нашел... то есть не пашел у него селезенки, сиречь spleen, которая и дала свое название болезни. Из этого заключили,, что человек одарен в ней лишнею частию, без которой он легко бы мог жить. Правда, иные утверждают, будто в животной экономии селезенка необходима для отделения, желчи,, но лучшие анатомисты до сих пор находят ее пригодною; только для гнезда сплина, считают украшением, помещенным для симметрии...

Медицинские лекции так еще свежо врезаны были в. памяти лекаря, что он и пьяный мог говорить чепуху с равным успехом, как и натрезве; но лейтенант, который кончил уже свой ужин, остановил оратора, так сказать,, иа самом разлете.

- Устал я слушать твою микстуру, любезный доктор.. Вам, ученым людям, все то кажется лишним,, чему вы не отыщете назначения, и если б вы не носили очков и та-влинок, то, чай, и нос осудили бы в отставку без мундира. Не о том дело, можно ли жить без селезенки, а о том, что худо служить без ума. Мне кажется, исчисляя: виды сумасшествия, ты пропустил самый важный, и этот вид называется любовь, и больной, зараженный ею, - капитан наш.

- Капитан?.. Вы шутите, Нил Павлович... - произнес лекарь, протирая туманные глаза и опять хватаясь за стул, как будто чувствуя, что, полный винными парами,. он может улететь вверх, будто аэростат.

- Нисколько не шучу, - отвечал лейтенант. - Я повторяю тебе, что это Илья Петрович Правин, достойный, командир нашего фрегата, - Правин, со всеми буквами...

- Гм! ге! Вот что.., так ои-то болен любовью?.. С вашего позволенья...

- Нет, вовсе без моего позволенья. Уж эта мне черноглазая княгиня! Она словно околдовала Илью Петровича. И то сказать, хороша собой как царская яхта, вертлява как люгер и, говорят, умна как бес... Ты, я думаю, помнишь ее, - ну, ту высокую даму в черном платье, с которою в красоте изо всех наших гостей могла поспорить только фрейлина Левич... Как находишь ты, доктор, которая лучше?

- Мадера лучше, - возразил доктор.

Погруженный в созерцание бутылок, он только и слышал два последние слова.

- Мадера гораздо лучше; ближе к цели.

- То есть ближе к постели. И дельно, брат; пора твоей посудине в док на зимовку. Однако я говорю не о винах, доктор, но о дамах!

- О дамах, или, попросту, о женщинах? Гм! Да разве это не все равно? Молодая женщина и молодца как раз состарит... а старое вино помолодит и старика, - где яд, там и противоядие; где боль, там и лекарство.

- Грот-марса-фалом клянусь! оба эти зла или оба эти блага вместе приведут хоть какой ум к одному знаменателю. Уж если б выбрать меньшее зло, я бы скорей посоветовал капитану трепать почаще бутылочную, чем женскую шейку; и, по мне, пусть лучше зарится он на карточные очки, чем на очи красавицы. От вина поболит голова, от проигрыша заведется в кармане сквозной ветер, но от дам, кроме головы и кармана, зачахнет и сердце.

- Сердце! Сердце? А что оно такое, как не химическая горлянка, в которой совершается процесс кровообращения и окрашивания крови посредством вдыхаемого кислорода!.. Читали ли вы Гарвея?.. знаете ли вы трактат доктора Крейсига о болезнях сердца?

- И все-таки, я думаю, в книге этого доброго немца так же трудно найти лекарство против болезни пашего капитана, как шутку в Часослове. Право, я бы очень желал, чтобы ты, наш любезный доктор, хоть крашеной водою и пластырями, магнетизированием и шарлатанством продержал его месяца два на фрегате... Разлука и диета - два смертельные врага любви. Авось бы он развлекся службою; авось бы наши споры возвратили ему прежнюю веселость; а то он сам не свой теперь. Бывало, его калачом не сманишь с фрегата; ему не спалось на земле, ему душно казалось в городе, - а теперь все бы ему жить на берегу, да кататься на колесах, да лощить бульвары. Подумаешь, право, что он поймал эту глупую страстишку, как жемчужину со дна моря, в день смотра, когда спрыгнул в воду спасать утопающего канонера. За него нечего было ахать: он плавает, как ньюфаундлендская собака [Их называют иначе sauvetage-dogs... В Англии близ каждого опасного места лежит их множество; они, видя разбитое судно, кидаются в воду и вытаскивают утопающих; также пригоняют к берегу тюки и бочонки. (Примеч. автора.)], - зато сам он растаял, когда увидел, что черноглазая княгиня, от участия к нему, в обмороке...

- Да, да, да, да!.. Теперь-то я припоминаю все дело. Я застал тогда капитана на коленях перед нею; он был мокр, как тюлень, а суетился, будто муха над дорожными. Подруга ее сама обеспамятела и, вместо того чтоб помогать, кричала только: "Воды, воды, кликните соль, принесите лекаря!.."

- Скажите пожалуйте, какая напраслина!.. Ты, кажется, тогда мог сам ходить!..

- У вас все шутки, Нил Павлович! Ну, вот как я вошел, подруга ее приказывала капитану распустить ее шнуровку!..

- Вот тебе и раз! - с ужасом вскричал лейтенант. - Распустить шнуровку! Пускай бы спросили у Ильи Петровича, куда проходит и где крепится последний гитов [Снасть для сдержки паруса. (Примеч. автора.)] на каждом судне христианского и варварийского флота - он рассказал бы это, как "Отче наш", от коуша [Кольцо желобком. (Примеч. автора.)] до бензеля [Закрепка. (Примеч. автора.)], а скоро ль было ему доискаться, где крепится дамский бу-лень!.. [Снасть сбоку паруса, удерживающая более в нем ветра. (Примеч. автора.)] Зато уж и попалась в силок морская птичка!.. Видно, черт возьми, не всякое полушарив обойти безопасно, и хорошенькая дамочка бурливее мыса Горна. С тех пор наш капитан рыскает, будто сам лукавый стоит у него на руле. Говоришь ему об укладке трюма, а он толкует о гирляндах. Просишь переменить якорь, а он переменяет жилет. Глядит в зрительную трубку, и ему кажется, что голландский гальот прогуливается по берегу в желтом платье. Налетит шквал, трещат стеньги, а он хохочет. Товарищи смеются, а он вздыхает. Мы пьем, а он смотрит в стакан, словно гадает на кофейной гуще, как тыушка Пелагея Фарафонтьевна.

- Это мания, чистая мания!.. Это столь же верно, как и то, что гиппопотам пускает себе кровь тростником, боясь апоплексии, а собаки лечат себя от бешенства водяным шильником... Это мания... ма-мания, говорю я вам...