Карен Бликсен - Прощай, Африка !

*Прерванное соитие (лат.).

и неживое -- часы с кукушкой, и мои книги, и тощие коровы на лужайке, и печальные старики и старухи кикуйю -- все будут окликать друг дружку: "И ты была там! И ты тоже была с нами на ферме в Нгонго". Тяжелые времена благословили нас и ушли прочь.

Друзья приезжали на ферму и снова уезжали. Были они не из тех людей, которые долго засиживаются на одном месте. И не из тех, что стареют у вас на глазах -- они умерли и больше не возвращались. Но они сидели здесь, блаженно греясь у огня, и когда дом, заключив их в объятия, сказал: "Не отпущу тебя, доколе не благословишь меня!", они рассмеялись и благословили мой дом, и он отпустил их.

Как-то одна старая дама, сидя в кругу друзей, рассуждала о своей жизни. Она заявила во всеуслышание, что готова заново прожить свою жизнь, и, как видно, считала это доказательством того, что ее жизнь прожита не зря. Мне подумалось: ведь у нее была такая жизнь, которую и вправду надо прожить два раза, чтобы распробовать, иначе ее и жизнью не назовешь. Можно спеть на бис короткую арию, но нельзя повторить всю оперу -- как и целую симфонию или пятиактную трагедию. И если приходится повторять, значит, в первый раз ее сыграли из рук вон плохо.

Жизнь моя, я не отпущу тебя, доколе не благословишь меня, но благослови меня -- и я тебя 'отпущу.

Затмение

Пережили мы в те времена и солнечное затмение. Незадолго до назначенного срока я получила от молодого индийца, начальника станции "Кикуйю", такое письмо:

Многоуважаемая сударыня, мне любезно сообщили, что свет солнца угаснет на целых семь дней. Не говоря о расписа

нии поездов, прошу Вас оказать мне любезность, так как никто другой не может мне любезно сообщите: должен ли я на это время оставите, моих коров пастись на свободе, или следует загнать их в хлев?

Честь имею, сударыня, оставаться вашим покорнейшим слугой, Патель

Туземцы и стихи

У туземцев есть врожденное чувство ритма, но они понятия не имеют о стихах, во всяком случае, до того как пойдут в школу, где их учат петь псалмы. Однажды к вечеру, на кукурузном поле, когда мы собирали кукурузные початки, бросая их в повозки, запряженные волами, я, для собственного развлечения, стала напевать стишки на суахили нашим сборщикам -- по большей части это были совсем мальчишки. Никакого смысла в этих стишках не было, только слова я подбирала в рифму: "Нгумбе на-пенда чумбе, малайя-мбайя, Вакамба на-кула мамба", то есть: "Вол любит соль, шлюхи-плюхи, Вакамба съел мамбу (т. е. змею)".

Все мальчишки, услышав эту припевку, столпились вокруг меня. Они быстро сообразили, что в стихах значение слов совершенно неважно -- они даже не просили объяснить смысл стишка, а с любопытством ждали рифму и, уловив ее, покатывались со смеху. Я попыталась заставить их самих подбирать рифмы и закончить начатое мной "стихотворение", но они либо не могли, либо не хотели мне помогать, только отворачивались. Но, уловив саму идею стихотворчества, они принялись меня просить: "Ну, говори еще. Говори еще, как дождь". Не знаю, почему стихи напоминали им дождь. Однако, эту просьбу можно было, очевидно, счесть за похвалу, взамен аплодис

ментов -- ведь в Африке всегда ждут не дождутся дождей, и встречают их с восторгом.

О Втором Пришествии

В те времена, когда люди твердо верили, что Второе Пришествие Христа уже близко, они собрали Совет, который должен был подготовить все к встрече с Ним. Обсудив этот вопрос. Совет разослал циркуляр, запрещающий бегать и размахивать пальмовыми ветвями, а также кричать "Осанна!"

Но когда Второе Пришествие настало, и все народы радовались и веселились, Христос по прошествии некоторого времени как-то вечером сказал апостолу Петру, что Он хотел бы, когда все угомонятся, прогуляться с ним наедине -- тут недалеко.

-- А куда Тебе хотелось бы пойти, Господи? -- спросил Петр.

-- Хотелось бы мне, -- отвечал Господь, -- пройтись от Претории по той длинной дороге, вверх, на лобное место, именуемое Голгофой.

История Китоша

Все газеты писали о том, что случилось с Китошем. Было возбуждено и судебное дело, и суд пытался разобраться в этом странном происшествии от начала до конца. В старых документах можно найти некоторые из этих объясне

нии.

Китош, молодой туземец, служил у молодого белого поселенца в Моло. Однажды в июне, в среду, хозяин Китоша одолжил свою гнедую кобылу приятелю, которому нужно было ехать на станцию. Он послал Китоша -- привести

кобылу обратно, и велел ему не садиться на лошадь, а вести ее в поводу. Но Китош вскочил в седло и вернулся верхом, а в субботу его белому хозяину донес об этом преступлении человек, который видел все собственными глазами. В наказание хозяин велел в воскресенье вечером выпороть Китоша, связать его по рукам и ногам и бросить в пустой склад; поздней ночью в воскресенье Китош умер.

Первого августа в Накуру, в помещении железнодорожного института, собрался Верховный Суд.

Туземцы, которые там собрались, расселись на земле около института и, видно, никак не могли понять, в чем тут дело. По их понятиям дело было ясное; Китош умер, это точно, и по местным законам за него должны были выплатить его родным какую-то сумму денег в возмещение.

Но понятие о справедливости в Европе совсем иное, чем в Африке, и суд белых людей должен был прежде всего вынести вердикт "Виновен" или "Не виновен". Вердикт в данном случае мог быть один из трех возможных: преднамеренное убийство, непреднамеренное убийство или нанесение тяжких телесных повреждений. Судья напомнил присяжным, что тяжесть преступления определяется, исходя из намерений обвиняемого, вне зависимости от конечного результата. Каково же было намерение, состояние духа тех, кто участвовал в деле Китоша?

Чтобы разобраться в намерениях и настроениях белого поселенца, суд каждый день по много часов, допрашивал хозяина Китоша. Судьи старались восстановить точную картину всего происшедшего, собирая все сведения до мельчайших деталей. В деле записано, что когда хозяин позвал Китоша, тот вошел и остановился в трех ярдах от хозяина. В это с виду незначительное обстоятельство в суде сыграло большую роль. Вот они стоят -- белый хозяин и его черный слуга, примерно ярдах в трех один от другого -- это завязка драмы.

Но в процессе расследования равновесие нарушается, и фигура белого хозяина постепенно смазывается, умаляется. Тут уж ничего не изменишь. Эта фигура уже не в центре событий, она ушла на задний план широкого ландшафта, виден только какой-то полустертый облик, будто вырезанный из бумаги невесомый силуэт, его носит, словно ветром, туда-сюда, он пользуется неведомой свободой творить, что ему хочется.

Хозяин показал, что он сначала спросил Китоша, кто ему разрешил сесть на гнедую кобылу, и спросил не раз и не два, а раз сорок или пятьдесят; одновременно он признал, что никто и никогда не мог дать Китошу подобное разрешение. Здесь-то и таилась его погибель. Конечно, в Англии никто не разрешил бы этому хозяину повторять сорок или пятьдесят раз один и тот же вопрос, его сразу остановили бы. А здесь, в Африке, жили люди, которым он мог орать в лицо одно и то же хоть пятьдесят раз подряд. В конце концов, Китош ответил, что он не вор, и поселенец утверждал, что именно за этот наглый ответ он и приказал высечь Китоша.