Светлана Богина - Революционер-народник Порфирий Иванович Войноральский

-- А как быть с паспортами? -- раздались голоса.

-- Ну в этом деле у нас есть великий мастер -- Порфирий Иванович, --засмеялся Мышкин.

-- Может пригодиться в целях конспирации и не один паспорт. Надо иметь на случай запасной, -- подчеркнул Войноральский.

Идея Мышкина была воспринята с восторгом всеми желающими участвовать в побеге. Наступил май. Сборы в дорогу шли полным ходом, собирались теплые вещи, деньги. Особое удовольствие доставляло изготовление чучел: Ковалик в качестве искусного столяра работал стамеской, а Виташевский как художник давал ему указания. Чтобы придать манекену правдоподобную форму, кого-нибудь заставляли ложиться в кровать и по его очертанию строили фигуру. Был предусмотрен вариант спящего каторжанина, закутавшегося с головой, но не снявшего сапоги, которые торчат из-под арестантского халата. Михаил Попов соорудил также чучело шахматиста. Когда Войноральский увидел его, то несколько минут смеялся, не в силах остановиться. Чучело было посажено в углу камеры за стол с шахматной доской спиной к двери. Оно было одето в халат, а на голове шапка с опущенными наушниками. Против него лицом к двери сидел живой шахматист. А рядом с ними два товарища делали вид, что увлеченно следят за игрой.

А в это время Дмитрий Рогачев с друзьями делал лаз в потолке мастерской. Стоял невообразимый шум. Громыхали станки, работники пилили, рубили, строгали, кузнецы работали, не жалея сил. Когда отверстие было проделано, то выпиленный четырехугольник опять поставили на место. Наконец все было готово к побегу. Было решено, что первыми выйдут на волю Мышкин с Хрущевым. Чтобы беспристрастно решить, кто будет следующим, Войноральский предложил кинуть жребий. Рогачев раздал всем полоски бумаги, на каждой надо было написать фамилии двух человек, чтобы было учтено, кто с кем в паре кочет бежать. Кандидатуры были намечены. Осталось проститься. Кто-то положил в карман Мышкина маленький томик Некрасова. Войноральский крепко обнял друзей. Затем Мышкина уложили в ящик кровати, а Рогачев с Коваликом понесли кровать в мастерскую. Рогачев со своей богатырской силой легко справлялся с тяжестью, а Ковалику стоило труда делать вид, что он тащит пустую кровать. В мастерскую вошли несколько человек, в том числе и Хрущев. Затем, чтобы запутать караульных, много раз выходили из мастерской и входили в нее. В конце концов караульные попались на эту удочку и не заметили, как Мишкин и Хрущев остались в мастерской. Загремел железный болт, щелкнула пружина замка. Изредка доносился звук шагов часового. Начало темнеть. Тюремщики, громко разговаривая, стали удаляться во двор. Загромыхала цепь калитки, и скоро наступила полная тишина.

-- Надзиратели ушли домой, пора, -- сказал Мышкин и стал вынимать пропиленный в потолке четырехугольник. Высунул голову и огляделся: часовой шагал вдалеке, удаляясь от мастерской. Его путь шел вдоль тюремной стены на 30 саженей. Выждав некоторое время, Мышкин и Хрущев благополучно спрыгнули на землю и углубились в тайгу. Когда они взобрались на вершину сопки и огляделись, то увидели вдали тюрьму. Она производила впечатление громадной могилы, под сводами которой томились дорогие товарищи. Беглецы стали пробираться по тайге к реке Шилке, протекавшей в 16 верстах от тюрьмы. Дойдя до реки, они пошли вниз по течению. В одном из ближайших казачьих поселков они купили лодку, сказав: "Мы безработные, пробираемся на прииски на заработки". От них потребовали предъявить паспорта, которые атаман некоторое время пристально разглядывал, как бы запоминая фамилии.

На лодке они доплыли до Благовещенска, где пересели на пароход и добрались до Владивостока, преодолев более 3 тыс. верст. Здесь снова им пришлось предъявить свои документы. И Мышкин пожалел, что не захватили запасные паспорта, они помогли бы сбить с толку погоню, если казачий атаман при розыске назовет их фамилии.

А в это время в тюрьме выжидали срок, чтобы дать возможность Мышкину и Хрущеву уйти подальше. Было решено ждать две недели, а потом устроить побег еще четверым. Но за несколько дней до истечения этого, срока стало известно, что на Кару приехал для ревизии из Петербурга начальник Главного тюремного управления Галкин-Врасский. Он в ближайшее время намерен посетить тюрьму вместе с губернатором Забайкальской области, прокурором и свитой чиновников. Возникла угроза, что при их посещении обнаружится отсутствие двух беглецов.

Войноральский собрал срочное совещание всех политкаторжан. Необходимо было выработать линию поведения при посещении высшего тюремного начальства. Было решено, не дожидаясь прихода начальства, выйти всем в коридор и вступить в разговор с Галкиным-Врасским, по возможности не допуская его в камеры. Если задержать его в коридоре не удастся, то идти в камеры за ним всей толпой, не прекращая обращаться с просьбами и за разъяснениями. Были распределены роли, кому о чем говорить, о чем спрашивать и о чем просить. Начать разговор с Галкиным-Врасским должен был Войноральский от имени всех политзаключенных и по ходу разговора предоставлять слово товарищам для дополнений и разъяснений затронутых вопросов.

Когда комиссия из высших тюремных чиновников вошла в коридор Новой Карийской тюрьмы, направляясь в ближайшую камеру, политзаключенные, находившиеся уже в коридоре, окружили ее плотным кольцом. Вперед выступил Войноральский и в очень тактичной и вежливой форме стал задавать вопросы Галкину-Врасскому, обращаясь к товарищам с просьбой об уточнении. Такое начало беседы давало широкий простор для разговоров и позволяло вступать в беседу все новым и новым лицам, утомляя внимание тюремного начальства и мешая ему направиться в камеры. Галкин-Врасский неожиданно для себя попал в положение не властного, спрашивающего администратора, а допрашиваемого лица. Он под градом обрушившихся на него вопросов терялся в объяснениях, обращаясь то к губернатору, то к прокурору. А когда не мог найти ответа на вопрос, просил своего секретаря выяснить по приезде в Петербург.

Намеченный план был успешно осуществлен. Устав от беседы с заключенными, Галкин-Врасский не пошел в камеры и только перед уходом обратился с просьбой к политкаторжанам указать ему Николая Константиновича Буха, приговоренного к 26 годам каторги, отец которого был сослуживцем Галкина-Врасского. Когда Бух вышел из толпы политкаторжан, Галкин-Врасский сказал ему:

-- Ваш батюшка просил передать поклон и узнать о здоровье.

-- Благодарю Вас, я здоров, -- ответил Бух. На этом визит ревизора был закончен.

Но во дворе он задал смотрителю тюрьмы последний вопрос:

-- Зачем тут у вас стоит трехсаженный столб?

Смотритель ответил: "Да для фонаря, чтобы освещал двор ночью". Галкина-Врасского такой ответ вполне удовлетворил, и он ушел с территории тюрьмы. В действительности же назначение столба было совершенно иное и было связано с желанием политических каторжан устроить во дворе "гигантские шаги" для физических упражнений. Комендант тюрьмы сначала разрешил, но перед приездом высшего тюремного начальства испугался и в тревоге прибежал к Войноральскому: